Лялё настаивал на этом предположении. Ведь все произошло в полдень, в пору абсолютного затишья, в пору жары, когда ни одна «нормальная» рыба не охотится, а прячется в глубинах, отдыхает.
Мы так и не разрешили загадки. Когда потом мы рассказывали об этом фантастическом происшествии, слушатели недоверчиво качали головами. Нашелся такой, который, лопаясь от смеха, уверял, что это самая великолепная побасенка из всех, которые он слышал. Кто-то озабоченно допытывался, не было ли тогда с нами солнечного удара и не горячечный ли это бред.
И лишь знакомый ихтиолог предположил, что причиной странного поведения рыбы могли быть паразиты тропических вод. Рыбаки с верхней Параны называют их чинчас или пиохос дель рио — водяными клопами или вшами. Особенно часто эта мерзость облюбовывает крупные экземпляры ленивых глубоководных рыб, впивается в них, внедряется под чешую, прогрызает кожу, сосет кровь и въедается в живую плоть. Подвергшаяся такому нападению рыба не может защищаться. Единственный способ облегчить страдания — это потереться о что-нибудь твердое: о подводные камни, о затопленные или погруженные в воду стволы деревьев.
— Именно деревьев, — говорил ихтиолог. — Часто замечали, что больные, покрытые паразитами рыбы трутся о плывущие по течению стволы. Скорее всего в вашем случае мангаруйю приняла байдарку за такой ствол. Должно быть, она была поражена не меньше вас, когда бревно ожило и в добавок огрело ее веслом.
Это объяснение показалось мне правдоподобным. Помню, я сам не раз разглядывал паразитов на пойманных больших рыбинах. А когда я осторожно — с учеными это необходимо — упомянул о величине нашей мангаруйю и шутливо сообщил о нашем сравнении с коровой, к моему изумлению, мой знакомый заявил:
— Известны и достоверны случаи, когда на Паране ловили мангаруйю весом более трехсот килограммов. Это, правда, редкие экземпляры, но они наверняка попадаются. Мангаруйю — самая большая рыба наших пресных вод. А триста килограммов, сами знаете, — вес солидной телки.
Тот памятный день необычной встречи в пору сиесты закончился под вечер еще одним приключением с рыбой. Мы плыли между островами. Среди них были и большие и маленькие. Проходы между ними образовывали настоящий водный лабиринт. Тихий вечер, ничем не потревоженная поверхность воды в протоках и заливчиках.
Мы медленно, еле шевеля веслами, двигались по реке. Вдруг вода перед нами и по бокам вскипела. Гладкая как зеркало глубь заходила ходуном. Шум, плеск! Что-то стучит в дно и борта бай-дарочки. Высоко в воздух совсем рядом с нами выпрыгивают серебряные рыбы. Две из них упали в байдарку, бьются на дне. Торчащие из воды спинные плавники разбегаются во все стороны, совсем как искры из-под кузнечного молота, сотни, а может, и тысячи живых искр. Весь залив вокруг нас засеребрился. И вдруг все исчезло, пропало. Потихоньку разглаживается поверхность воды. Снова на реке ничем не возмущенное спокойствие.
Наваждение? Галлюцинация? Но у нас в байдарке два живых доказательства, два симпатичных экземпляра серебряных сабалос. Причем рыбы эти весят каждая не меньше килограмма. У Лялё бывают иногда меткие высказывания. Придя в себя после этого неожиданного водного взрыва, схватив трепещущую между колен рыбу, он говорит:
— Мы въехали в рыбью спальню. Без предупреждения, не постучав. И нагнали на них страху.
Объяснение простое: сабало, беззащитная рыба, похожая на карпа, излюбленное лакомство для хищной дорадо. Ходят они всегда косяками. Это дневная рыба, ночью она спит. Не удивительно, что к ночи они ищут спокойное место, где можно не опасаться нападения вечно голодных «речных тигров». И поэтому сабалос скапливаются на отмелях. Сюда крупный хищник не сунется, здесь маловато воды, не станет он скрести брюхом по дну. Как раз в гаком мелком заливчике мы и влетели на байдарочке прямо в косяк сабалос, приготовившихся ко сиу. Они панически бросились врассыпную.
— Тесновато было в этой рыбьей спальне, — замечает Лялё. — Наверное, рыбы плавали бок о бок. Ну, зато ужин нам гарантирован.
— Выбрось эту гадость! Ведь сабало пахнет тиной.
— Так считают в городе. Там не знают, как ее следует приготовлять. Научу тебя.
Багаж моих рыбацких познаний увеличился. Вдоль тела сабало, с обеих сторон, в белом мясе тянутся две черные жилки. Именно они и служат источником неприятного болотного запаха. Надо сделать в рыбе глубокие разрезы с одной и с другой стороны, сразу за головой и у хвоста. В надрезе видна черная точка жилки. Схвати пальцем и вытащи. Вот и все.
Поджаренные на решетке сабалос были очень вкусные.
Держаться вблизи берега, а особенно углубляться в речные протоки и лабиринт проходов между островами нравилось нам гораздо больше, чем плавание по стрежню посередине широкой реки. Там ничего, собственно, не было интересного: бескрайность воды, пустыня. Поразительно мало птиц. Мы видели только черные головки ныряющих бакланов и водяных курочек. А вот у берега и среди островов кипела жизнь, там можно было подметить немало любопытного.
Как-то мы ночевали на острове. На берег высаживались поздно, а перед восходом солнца нас разбудил птичий гомон, который звучал вблизи и становился все громче. Звуки были странные: какое-то кваканье, верещанье, уханье. Все это неслось из глубины острова, из-за зеленой стены кустарников. Заинтересованные, мы стали продираться сквозь чащобу. Никогда не забуду картины, которую я тогда увидел. Это было озеро не озеро, какая-то заросшая лагуна или болото. И чистое окно воды, и пронзительная зелень ряски, и плавающие тарелки водяных лилий с раскрытыми цветами, и пучки стройного тростника. Показалось солнце, первые низкие его лучи осветили, вызолотили это птичье святилище. Птичье, потому что там полно было водяных птиц. Всевозможные виды уток, гуси, цапли серые, в крапинку и снежно-белые, с хохолками. И южноамериканские аисты, черноногие, черноклювые. И какие-то неизвестные мне большие взъерошенные птицы с длинными клювами и пышными воротничками — жабо.
И все они двигались, плавали стайками вместе с молодняком, бродили по отмелям, начиная свой птичий день. Вопили, не жалея глоток… Шум стоял неимоверный! В гордой изоляции, стоя на длинных ногах в воде, пребывало стадо фламинго. Силуэты сотни стройных фигурок, словно нарисованные тоненькой кисточкой китайского живописца. Испугавшись, птицы замахали крыльями и побежали по воде, набирая разгон, пока не взлетели в виде розового трепещущего в солнечных лучах облака.
А однажды мы наблюдали за настоящим воздушным сражением. Аисты учили летать своих птенцов. Вероятно, это был уже второй этап обучения, высший класс, групповые полеты. В небе находились одновременно по крайней мере десятка полтора семейств аистов. Каждое держалось обособленно. Внизу кружились молодые птицы, а над ними — ширококрылые папа и мама. Феерическое зрелище!
И вдруг в вышине появилась черная точка. Она росла на глазах. Сложив крылья, камнем падал ястреб. Он атаковал семью аистов, круживших как раз над нами. Словно по команде, молодняк сгруппировался потеснее, а родители пригнули шеи к спинам и выставили вверх клювы. Атака была отбита. Ястреб развернул крылья и еще раз попробовал напасть. Но снова и снова встречал направленные в его сторону острые клювы старых аистов.
Земля не гарантировала спасения, нужно было защищаться в воздухе. Переживая разыгрывающуюся над нами трагедию, мы кричали, махали руками, стреляли, чтобы отпугнуть хищника. Однако мы были в положении пехотинцев, стреляющих из карабинов по самолету. Ястреб не обращал на нас никакого внимания и раз за разом возобновлял свои атаки. Чем же все кончится? Кто возьмет верх?
Совсем неожиданно группа небольших вертких птиц тучей бросилась на ястреба. Откуда они взялись? Не знаю. Но в результате была полная победа. Атакованный со всех сторон ястреб признал себя побежденным и с позором покинул место боя, спасаясь бегством. Семья аистов вновь спокойно кружила в воздухе. Лялё утверждал, что то были попугаи. Сомневаюсь. Они, правда, держатся стаями, но представляют собой скорее лишь крикливую компанию воришек, нападая, в частности, на плантации кукурузы. Я не верю в агрессивность, а тем более в отвагу попугаев.