На берегу виднеются три архипримитивные хижины — хозас. Две стены из хвороста, обмазанного глиной, две висящие циновки из тростника и аира, крыша из пальмовых листьев, пол натуральный, земляной. Жилища речных людей выглядят сооруженными на скорую руку. Но удивляться нечему: слишком часто здесь бывают наводнения, а ни одно здание не выдержит напора вздыбленных вод. Поэтому строят «как-нибудь» и живут от наводнения до наводнения.
Наше появление, и прежде всего необычная лодка, каких здесь не видали, естественно, вызывает у парагвайских островитян приличную сенсацию. Однако они не проявляют настойчивого любопытства, не досаждают нам, не пристают с расспросами. Помню сценки у пристани Посадаса, а потом и у многих пристаней нижней Параны: забрасывающая нас бестолковыми вопросами навязчивая толпа любопытных, от которых трудно было избавиться или спастись. Здесь мы услышали лишь несколько дельных замечаний: где пристань, где вытащить байдарку на берег. И что лучше привязать ее к дереву, потому что вода в реке поднимается. А потом — протянутая рука с мате.
Нас приглашают под тень пальмового навеса. Угощение нам не по вкусу. В Парагвае йербу заливают не горячей, а, наоборот, холодной водой. Такой напиток называется тарарира. Он хорошо утоляет жажду, но, увы, отдает сеном. Однако мы пьем его, не пропуская своей очереди, чтобы не обидеть хозяев. Разговор достойный, солидный. Мы попросту констатируем, что погода такая-то, что жара, что давно не было дождя, но что там, в верховьях, ливни, пожалуй, прошли, так как вода прибывает и прибывает.
Речные люди видели на байдарке аргентинский флажок и поэтому обращаются к нам по-испански. Перед этим я слышал, что между собой они общаются на языке гуарани.
Лялё незаметно толкает меня и показывает глазами на детей. Они сидят на сложенных у высокого берега досках, как куры на насесте, и сверху рассматривают байдарку. Я спустился к лодке, вытащил плитку шоколада и банку сгущенного молока с сахаром. Поделенная на дольки плитка моментально исчезла в ребячьих ртах. Я вскрыл банку с молоком и вручил одному из мальчуганов. Он что-то пискнул в благодарность и удрал в кусты. За ним помчались остальные. Присели на корточки, образуя тесный круг. В центре стояла банка с молоком. В нее окунали палочку, которую затем облизывали. Палочка переходила из рук в руки по очереди, не минуя никого. Оказалось, что и неделимый подарок может быть разделен по справедливости.
В ходе разговора я спросил хозяев о том, что за странное судно стоит на якоре в нескольких сотнях метров от берега. Все это время на нем не было видно ни одной живой души.
— Эспиадор, — ответил один из мужчин и добавил, как бы поясняя: — Эспиадор аргентино.
Я невольно посмотрел на вбитый в землю шест и свисающий с него парагвайский флаг. Мы в Парагвайской республике, а эти шалаши, этот пальмовый навес — пристань. Без шуток, пристань Апипе. Правда, здесь нет сооружений, оправдывающих слово «пристань», нет даже намеков на что-то вроде причала. Когда к такой пристани подойдет пароходик или моторная барка, с них просто перекидывают на берег доски и по ним, в зависимости от уровня воды в Паране, поднимают или сносят грузы.
Лишь теперь я начинаю понимать, что один из хозяев — полицейский, жандарм, во всяком случае лицо официальное. Об этом свидетельствуют форменный пояс и револьвер, торчащий из кобуры. Больше он ничем не отличается от остальных. Типично индейские черты лица, полотняные брюки с высоко закатанными штанинами и босые ступни. Парагвайцы обращаются к нему со словом «команданте».
Этого представителя власти, однако, не заинтересовало ни наше неожиданное появление, ни аргентинский флажок на байдарке. Он не задает нам испытующих вопросов. Ведь он здешний житель и уважает обычаи, царящие на Большой Реке.
Лаконичное объяснение, что безлюдное судно вдалеке — это аргентинский эспиадор, слегка меня обеспокоило. По-испански «эспиа» значит «шпион», «эспиар» — «шпионить». Грязные это слова, а на границе в них слышится еще более неприятный привкус. Пробую пошутить:
— Ми команданте, причаливает ли время от времени этот аргентинский эспиадор к здешней пристани?
Он не понял меня и даже поразился моему невежеству:
— Как удалось бы ему причалить, если он вообще не плавает? У него нет ни винта, ни колес. Он может только спускаться по течению и подтягиваться вверх. Просто обслуживает канал: помогает судам, идущим против течения. Без него у них ничего не вышло бы.
Дело прояснилось. Суденышко с отвратительным названием оказалось дружелюбным помощником тех, кто преодолевает водные пороги Апипе, поднимаясь вверх. Падение воды здесь, на участке длиной в восемьсот метров, составляет полтора метра. Река ревет, мчится в пене как ошалелая по усыпанному каменными обломками порогу. Время от времени из кипени выныривают черные глыбы. Держащийся на якоре, срываемый течением эспиадор стоит чуть выше входа в канал. Все его машинное отделение — это двигатель, вращающий огромный барабан. На барабан намотан километровой длины стальной трос, конец которого прикреплен к мертвому якорю. Вот и все.
Словно по заказу, состоялась демонстрация эспиадора в действии. Где-то внизу, ниже порогов, раз и другой прогудела сирена.
— Зовут эспиадор, — объяснили хозяева. — Кажется, это барки. Сейчас увидите, как он будет их подтаскивать.
На палубе показалось несколько фигурок. Что-то там застучало, заскрежетало. Словно разбуженное этим шумом, судно вздрогнуло и стало кормой вперед спускаться по течению на своем тросе, сматываемом с барабана. Выглядело оно, как паук, спускающийся на своей нити.
Осторожно и очень медленно двигался по каналу эспиадор. Даже на расстоянии чувствовалась страшная мощь течения, увлекающего судно вниз по реке, и напряжение стального троса.
Мы пошли берегом, чтобы увидеть процедуру полностью. В помощи эспиадора нуждались две моторные барки, плывшие неизвестно под каким флагом: аргентинским, парагвайским или бразильским. Сильные моторы тащили их против течения, быть может, сотни километров. Но здесь, на порогах Апипе, они ни на что не годились. Забавно выглядит этот маленький Давид, идущий навстречу двум Голиафам. Нос его режут высоко заплескивающие волны, и кажется, судно мчится вперед. А на самом деле оно пятится, уже, видимо, размотался весь трос, уже оно ниже полосы кипящей воды. К нему подходят барки и послушно принимают канаты. Эспиадор берет их на буксир. Снова над рекой разносится шум его двигателя, еще более громкий, как бы удвоенный. Караван медленно ползет вверх против течения. Перед носом буксировщика еще выше вздымаются волны. Двигатель на полных оборотах вращает барабан в другую сторону, наматывает проходящий через нос стальной канат, подтаскивает весь караван в направлении якоря, туда, выше порогов. Двигатели буксируемых барок тоже работают, помогают, как могут. И, несмотря на все это, они вместо ползут против течения со скоростью черепахи. Потихоньку идя берегом, мы значительно опередили этот караван. Проход по восьмисотметровому каналу длится долго, очень долго.
Наконец переправленные через порог барки отдают буксирные концы и, постукивая своими двигателями, плывут дальше уже самостоятельно. Наработавшийся эспиадор на якоре снова впадает в летаргический сон. Ниже по реке опять все спокойно. Экипаж буксировщика спускает лодку и, гребя изо всех сил, плывет к нам. Вместе мы пьем мате.
Нам дают советы и инструкции. Казалось бы, нет ничего проще, как войти на байдарке в канал и спуститься по нему. Однако, сидя в низенькой байдарке почти на уровне воды, мы не сможем видеть дороги перед собой. С высокого борта барки или из рулевой рубки в канале ориентируются по расположению волн. Можно определять курс по плывущей пене и даже по цвету воды. Но для нас, байдарочников, такие ориентиры не подходят: волны взмывают выше наших голов.