Экипаж эспиадора предлагает взять нас вместе с байдаркой на палубу и, когда придется тащить против течения другие барки, спустить байдарку на воду ниже порогов. Гостеприимные парагвайцы уговаривают подождать до завтрашнего дня, до послезавтрашнего. Они надеются на моторную барку, которая должна прийти сверху и взять сложенный у пристани груз тонущих в воде бревен квебрахо, карандай[44] и алгорробо[45], чтобы доставить их до Корриентес. Разумеется, они охотно возьмут и нас.
Достаточно сложно растолковать им, что такое спортивный азарт, и «бесчестность» такого способа преодоления препятствий. Они упрямо твердят о том, что с Апипе шутки плохи.
Кто-то из них замечает, что в конце концов нетрудно будет перенести весь наш багаж, включая байдарку, по берегу и что они охотно помогут нам. Еще кто-то обращает внимание на то, что река вздувается:
— Подождите, пока вода не поднимется еще на полтора-два метра. Все камни тогда будут под водой, ни одного не заденете. Слетите вниз, как на крыльях.
Это предложение всем очень понравилось, а образное словечко «слетите» было встречено взрывом общего смеха. Собственно, мы тоже были не против, но все дело заключалось в том, поднимется ли уровень реки настолько, чтобы мы могли пуститься в лихой полет, а если да, то когда это произойдет. На такой вопрос никто не мог ответить.
Хозяева свыклись с нашим присутствием. Вечером приглашают поужинать с ними. В огромном котле дымится сопа криолла. Так называют в Аргентине густой овощной суп с кукурузными початками и приправой в виде солидного количества ажиес, в сравнении с которым огненная паприка может показаться безвкусной. Суп этот с курицей. Правда, подозрительный Лялё на ухо шепнул мне, что тут, вероятно, не куры, а попугаи, но аппетит наш от этого не пострадал.
Утром, тарахтя двигателем, появилась долгожданная барка. Перебросили на берег сходни, быстро и умело погрузили тяжелые, как железо, бревна. Сверху уложили мешки с нашим имуществом. На берегу остались только мы вдвоем, одетые лишь в плавки, два весла и байдарка.
Прощались с нами сердечно и даже, можно сказать, торжественно. Эль команданте был в форменном головном уборе. Трогательно вели себя ребятишки. Они о чем-то посовещались между собой, а потом всей кучкой подошли к нам, протягивая в подарок… попугаев. Птиц этих было много, зеленых и желтых, и среди них даже одна большая ярко-красная ара. К сожалению, мы не могли превратить нашу байдарку в Ноев ковчег.
Барка двинулась вдоль берега против течения, чтобы, поднявшись повыше и описав дугу, направиться в сторону входа в канал. Крепко взявшись за весла, мы последовали за ней. С борта эспиадора нам ободряюще машут. Мы отвечаем теми же жестами, пока можем поднимать руки, пока можем…
Днем раньше я видел, как подтягивают барки против течения, но мне не довелось видеть, как происходит их спуск. Передо мной на расстоянии немногим больше десятка метров корма барки. Гребя изо всех сил, мы, пожалуй, сильно от нее не отстанем… Неожиданно корма лодки начинает от нас убегать. Расстояние между нами быстро увеличивается. Мы гребем, делая длинные, быстрые взмахи. Но вот что-то будто схватило и понесло нас. Догадываюсь: мы уже в канале, плывем по стрежню. Только бы не дать барке скрыться, только бы повторять все ее, даже небольшие смены курса. Рулевой на ней видит фарватер, а я вижу только корму. И хочу видеть только одну корму. В этом сумасшедшем водяном хаосе я должен любой ценой следовать за баркой. О, если бы оставался какой-нибудь след! Когда на мгновение показывается край левого борта нашего проводника, я ору:
— Сильней правым! Правым!
Знаю, что сейчас барка слегка отклоняется влево, что это невидимый нам поворот фарватера. Стараемся следовать за ней как можно тщательней.
Сколько это продолжалось, не знаю. Быть может, две или три минуты… И что тут рассказывать? Что сердца наши ушли в пятки? Что я не видел ничего, абсолютно ничего, кроме кормы барки? Что байдарка была полна воды? Что сами мы были мокрые с головы до ног, и не только из-за брызг? Напомнить известный факт, что от страха выступает пот?
Наконец мы на спокойной воде. Барка пристает к берегу, ждет нас. Подплываем к ней.
Рулевой высовывается из рубки и сверху смотрит на нас.
— Э… ке таль? Как дела? — спрашивает он не совсем впопад.
— Бьен. Муй бьен![46] — бодро отвечаю я. — Дайте нам какую-нибудь банку, мы должны вычерпать воду. А потом заберем наше имущество.
Когда, простившись с экипажем барки, мы плыли к берегу, чтобы привести в порядок и как следует сложить снаряжение в байдарке, молчавший до того Лялё обернулся и задал неожиданный вопрос:
— Как долго эспиадор поднимал вчера барки? Час? Больше?
Я наклоняюсь, похлопываю его по мокрой спине:
— Лялитоо. Апипе позади! Как ты себя чувствуешь?
Действительно, все было муй бьен.
ЗАМЕТКИ ИЗ ДНЕВНИКА И ПАМПЕРО
КОАТИ НЕ РАЗРЕШАЕТ МНЕ КУРИТЬ. — ПОГРАНИЧНАЯ ОХРАНА БЕРЕТ НАС ПОД АРЕСТ. — КЛАДБИЩЕ РЫБ И РЫБОЛОВЫ-«СПОРТСМЕНЫ». — ЦЕРРИТО, ОСТРОВ ПРОКАЖЕННЫХ. — СПЛАВЩИКИ ЛЕСА ПО ПАРАНЕ. — ПЕДРО ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ, А ПЛОТЫ ОН ГОНЯЕТ С ДЕВЯТИ. — УГНЕТАЮЩАЯ ТИШИНА И НЕОЖИДАННЫЙ УДАР ПАМПЕРО. — ПОЧЕМУ МЫ УЦЕЛЕЛИ, ОСТАЕТСЯ ЗАГАДКОЙ
Снова я хочу воспользоваться краткими записями в дневнике. Не все их даже можно прочесть: не один раз он мок, не один раз сушился, есть в нем страницы поблекшие, размазанные.
«Коати пробовал отучить меня курить…»
Он лежит на моих коленях и спит. Жарко зверьку в его пушистой шубке. Он разлегся навзничь, разбросал лапки. Совсем как маленький сонный ребенок. Когда я щекочу его раскрытую ладошку, он хватает за мой палец и придерживает его. Не открывая глаз, играет со Хной.
Молодого, прирученного коати мне подарили на парагвайском берегу. Симпатичный малыш, лакомка, вылизывающий до последней капли молоко из банки, чистюля, которому всегда не хватало воды для постоянных купаний, он так пришелся мне по душе, что я решился на сумасбродную затею: довезти зверька до дома. Лялё утверждает, что коати «совсем как человек» и «очень компанейский». У нас он как третий член экипажа.
Все было бы хорошо, если бы не «разница во взглядах» вот на что: стоило при нем закурить, и флегматичности у него как не бывало. Он моментально просыпался и впадал в ярость. На комичной мордочке появлялась гримаса отвращения. Коати спрыгивал с моих колен, беспокойно вертелся и выхватывал лапками торчавшую изо рта папиросу. Он ее немедленно швырял за борт. Потом долго фыркал и недовольно пыхтел, прежде чем снова укладывался спать. При новой моей попытке закурить сцена эта неизменно повторялась. Когда я пытался спасти папиросу, держа ее в вытянутой руке, коати буквально впадал в истерику, пробовал карабкаться по мне, как по дереву, чтобы дотянуться до ненавистного источника дыма и смрада.
Для плывущих на байдарке двух курильщиков удивительная идиосинкразия зверька становилась серьезной проблемой. Посудите сами, что мы должны были делать? Приставать к берегу и только там, отойдя на подобающее расстояние, выкуривать свои папиросы? И все лишь потому, что четвероногий пассажир не выносит запаха табака? Это, пожалуй, чересчур! Мы пробовали прибегать к всевозможным уловкам. Но не помогали ни ласковые уговоры, ни попытки настоять на своем. Коати попросту не позволял курить в своем обществе и был дьявольски упрям.
Ничего не поделаешь, мы довольно долго мучались, но в конце концов победителем оказался зверек. Пришлось высадить пассажира на берег и предложить ему снова вернуться к дикой жизни. Расстались мы дружелюбно. На прощание он доел последнюю банку сгущенного молока. Мы закурили папиросы, и он тут же вскарабкался на дерево.
44
Пальма карандай (Copernicia cеrifera) — очень характерна для долинных ландшафтов нижней Параны. Из ее листьев добывают карнаубский воск. —
45
Альгарробо (Prosopis juliflora) — кустарник со съедобными семенами, распространенный на более сухих и удаленных от реки участках. —