«Первый конфликт на границе. Нас взяли под арест».
Эта запись выглядит серьезно. Но «первый конфликт на границе» был, кстати, и единственным за все время плавания.
Полулежа под натянутым тентом и лишь время от времени делая взмах веслами, мы предоставили себя течению. Река спокойная, жарко. До аргентинского берега, медленно проплывающего мимо нас, пожалуй, около километра, а до парагвайского гораздо больше. На аргентинском берегу стоит несколько человек. Они машут нам, подают какие-то сигналы. Помахали и мы. Кричат. Расстояние большое, слов мы не разбираем. Впрочем, нам-то что за дело? Это какие-то рыбаки или охотники. Мы преспокойно плывем дальше. Но они сталкивают в воду большую лодку с двумя парами весел, быстро гребут. Хотя мы отплыли довольно далеко, они приближаются, идя нам наперерез. Теперь я отчетливо вижу: один у руля, двое гребут, четвертый стоит на корме. Что все это может означать?
— Давай приналяжем немного. У меня сейчас нет настроения заводить знакомства.
Сильные удары веслами, байдарка летит так, что смотреть приятно, мы снова отдаляемся.
Резко щелкнул выстрел. Потом второй, третий. Пули, рикошетируя, прыгают по поверхности воды перед нами. Я помню из описаний морских сражений, что предупредительный выстрел перед носом корабля означает приказ остановиться. Но здесь, на реке, это выглядит плохой шуткой. Однако преимущество на их стороне. Кладем весла, ждем. На всякий случай я держу под руками прикрытый полотенцем пистолет. Лодка быстро приближается. Тот, который стоял на корме, откладывает в сторону карабин и поднимает тяжелый багор. Это уже слишком! Резиновая байдарка, зацепленная острием багра на середине реки? Во мне проснулся лев. Длинную тираду, которую я прокричал, повторять сейчас не стану, она не годится, пожалуй, для печати. Во всяком случае в ней без обиняков я сообщал, что думаю о детине, не умеющем вести себя как следует. Эту образную речь я закончил спокойным и рассудительным вопросом:
— Чего вы хотите?
Они казались слегка растерянными. Минуту молчали. Тот, что стоял на корме, отложил багор и снова поднял карабин.
— К берегу!
К берегу так к берегу. Выбора не было. Для объяснений время еще наступит. Они плывут рядом с нами. Искоса приглядываемся к ним. Выражение лиц у них серьезное, я сказал бы даже грозное. Их одежда не о многом говорила: серые полотняные рубашки, такие же штаны. Все четверо в высоких резиновых сапогах. Все без головных уборов. К лавкам прислонены еще два карабина, за поясом у рулевого большой пистолет. Я присматриваюсь внимательней и облегченно вздыхаю. Это же военные карабины, служебное оружие! Теперь я знаю, какие «пираты» захватили нас: это префектура маритима, речная погранохрана. А так как они сопровождают нас к аргентинскому берегу, я у себя дома.
Теперь у меня преимущество перед ними, так как я знаю, с кем имею дело, а им о нас ничего не известно. Поэтому можно и позабавиться. Грустным голосом я прерываю унылое молчание:
— Ничего не укажешь, повезло вам, таких контрабандистов поймали!
Молчание. Я продолжаю:
— Но мы не сопротивлялись, не пытались убежать. Наверное, теперь-то вы не будете в нас стрелять? Вас и так ожидает награда.
Молчание. Одновременно борт о борт утыкаемся мы в берег. Я шарю в байдарке все еще под направленным в нашу сторону дулом карабина. Вытаскиваю присланную доном Хуаном бутылку рома.
— Кабальерос[47], нет ли у вас под руками штопора?
Предъявленное несколькими минутами спустя письмо префекта невероятно поднимает в их глазах мою скромную персону. Они оправдываются, что стреляли только для предупреждения, что пули посылали далеко от носа байдарки, что такую странную лодку, как наша, видят на реке впервые.
Пограничный инцидент, вначале напряженный, закончился просто весело. Не было ни победителей, ни побежденных. Расстались мы как лучшие друзья.
«Остров Ла Кабеза Негра. Стервятники. Кладбище». И приписка, требующая пояснений: «Паршивцы. Наверняка не речные люди».
Этот остров расположен с правой стороны стрежня, так что он принадлежит Парагваю. Уровень Параны снова падает, и, плывя неподалеку, мы видим, что обрывистый берег, заросший густым лесом, далее сменяется большим песчаным пляжем. А на пляже — черным-черно.
Картина жуткая: там собрался птичий парламент или же, еще вернее, происходила гражданская панихида. Участники были в черных или очень темных одеяниях: вороны и большие, как индюки, омерзительные стервятники с голыми шеями. Ими усеян весь пляж. Заинтересованные, мы подплываем ближе. Первыми поднимаются в воздух вороны. Стервятники еще медлят, и лишь когда мы выскакиваем на берег, начинают разбегаться для взлета, махая огромными крыльями. Они устремляются вверх, словно тяжелые бомбардировщики. Над нами кружит черная туча. Нас обдает каким-то противным запахом. Сладковатый смрад падали. На пляже множество трупов и скелетов. Рыбье побоище. И какие рыбы! Суруби, мангаруйю, дорадо…
Мы приближаемся к месту тризны и не можем прийти в себя от изумления. Поразительный факт: не видно мелких рыб. Только большие, очень большие, а некоторые просто огромные.
Черепа дорадо не уступают размером голове собаки или барана. Рыбьи черепа скалятся рядами острых зубов. Нам попадается исклеванная птицами суруби двухметровой длины. Я не могу упустить редкий кадр, бегу за фотоаппаратом и прошу Лялё поднять внушительный череп. Превозмогая брезгливость, он выполняет мою просьбу.
Давным-давно, когда я был ребенком, знакомый рыбак рассказывал, что старые, большие рыбы, предчувствуя близкую смерть, направляются в только им известные места, собираются там косяками и спокойно засыпают, переносясь в потусторонний мир. Он рассказывал о загадочных рыбьих «домах престарелых», вспоминал, что знает такие места. «Вот таких рыб можно там просто руками вытаскивать из воды!»
Я тогда не очень-то ему верил. Но сейчас передо мной реальное доказательство. Вероятно, именно здесь, на этой отмели, старые, самые большие рыбы собираются, чтобы прожить остаток своих дней. Вода в реке упала, и они, уже порядком ослабевшие, остались на песке. Шагая по рыбьим останкам, Лялё покачивает головой:
— Кто-то помог им. Смотри, в каждом черепе остался шнур, протянутый через пасть и жабры. А у дорадо — проволока. Все эти рыбы были пойманы.
Я внимательно приглядываюсь. Лялё прав. Как же это произошло? Почему бросили великолепный, невероятно богатый улов? Быть может, об этом нам расскажет заросший лесом остров?
Мы забираемся на обрыв. Небольшая поляна среди зарослей выглядит так, будто ее очистили с помощью мачете. Мы натыкаемся на следы двух палаток. Они стояли здесь но крайней мере несколько дней. Об этом свидетельствует большое количество пепла на месте давно погасшего костра. Пустые бутылки из-под дорогих напитков. Банки из-под консервов, упаковка от высококачественных сигарет. Упаковка аргентинская. Значит, здесь были аргентинцы. Мы замечаем подвешенный к кустам длинный шнур с солидными крючками. Забыли?
Прямо под обрывом след от носа большой лодки. Здесь они пристали, там отчалили. Но где они сейчас, что с ними случилось? На острове ни единой души, тишина, только ветер шумит в кронах высоких деревьев. Присаживаемся, закуриваем. Тем временем на пляж снова слетаются вороны и стервятники, возобновляют прерванное пиршество.
Мы раздумываем, сопоставляем факты. Здесь было по меньшей мере шесть человек. Рыбаки. Но не профессиональные рыбаки. Об этом говорят сигаретные обвертки и пустые бутылки. Наверняка аргентинцы, хотя остров парагвайский. Но это неважно. Они разбили здесь лаге на продолжительное время. Улов был превосходным, им просто неслыханно повезло, и вдруг, бросив богатую добычу, они скрылись. Почему?
Я выдвигаю предположение, что, быть может, кого-нибудь из них укусила ядовитая змея, а сыворотки не было, вот они и свернули лагерь, отправившись вниз по реке до ближайшего селения.
Лялё покачивает головой. В этом случае все не уплыли бы. Ведь лодка-то у них была, кажется, моторная? Достаточно было послать с пострадавшим одного-двух человек. И не надо было терять время на то, чтобы свертывать лагерь.