Тишина. Она тоже может быть выразительной, может беспокоить. Все застыло, замерло. Матовую гладь реки словно бы ноли-ли маслом. Закуриваю сигарету — спичка догорает спокойным, ровным пламенем.
В этой недвижности чувствуется непонятная опасность. На небе ни облачка, но все равно кажется, будто что-то висит в воздухе, поблекшая голубизна неба просто угнетает, давит.
Плывем час, два, три. Разговор не клеится, мы нервничаем, все нас раздражает. Даже то, что на реке не видно ни судна, ни барки, ни лодки. Мы как бы единственный признак жизни в этой всеохватывающей безжизненности.
Стараемся держаться стрежня, вблизи левого берега, на расстоянии нескольких сот метров от голого обрыва. Он уходит по прямой линии за горизонт и там кончается, словно в пустоте пропадает. Горизонта перед нами нет. Нет линии, разделяющей поверхность воды и небо. Все слилось, объединилось. Или река поднялась в небо, или небо упало на реку…
Мы словно бы плывем внутри мутно-голубой чаши. Она и под нами и одновременно висит над нашими головами. Как в гипнозе, мы автоматически погружаем и поднимаем весла.
И вдруг чаша словно трескается! Небо от реки отделяется, становится видна линия горизонта. И эта трещина растет, разлом увеличивается, темнеет, становится черным. Через минуту небо как бы отрывается от воды и поднимается, словно занавес, все больше открывая какой-то далекий, черный и грозный фон. Чернота оживает, растет на глазах, перемещается по реке, мчится Прямо на нас…
Памперо![50]
Еще все вокруг спокойно, еще Парана дремлет. Мы несемся к берегу, гребя изо всех сил, а точнее, сверх своих сил. Знаю, ни на каких соревнованиях я не смог бы «выжать из себя» столько усилий. Но здесь ставка слишком высока.
Каменистый пляж приближается. Глаза успели отметить, а память еще удержала картину одинокого кустика, стоящего так спокойно. А уже зашумело, загудело, налетело на нас и понесло!
Из хаоса, который охватил нас, я вынес настолько бессвязные воспоминания, что на их основе невозможно строить логичное повествование. Я и не пробую это делать. К тому же все происходило наперекор логике и законам природы, по крайней мере мне известным. Из проблесков в воспоминаниях я могу сообщить несколько деталей, не берясь, однако, объяснить их.
Во-первых, ветер не был ветром. Это был удар сжатого, сжиженного воздуха. Пожалуй, именно сжиженного, потому что он давил, бичевал нас струями воды, вырванной из реки.
Во-вторых, волны не росли. Они поднялись сразу, будто подброшенные подводным взрывом.
В-третьих, почему неистовство первого удара не смело нас, не перевернуло и не накрыло волнами? Умозрительно рассуждая, у нас не было шансов уцелеть в такой переделке.
В-четвертых, каким образом мы оказались на гребне огромной волны, которая выбросила, буквально вышвырнула нас на берег? Возможно, отчаянные взмахи весел помогли удержать байдарку на поверхности. Однако я не отважился бы объяснить это результатом наших усилий. Слишком быстро все произошло.
ВОЛНЫ, ГОНИМЫЕ ПАМПЕРО, ВЫМЫЛИ, ВЫЛИЗАЛИ КОРНИ ПРИБРЕЖНЫХ ДЕРЕВЬЕВ. НАМ ПОВЕЗЛО: БАЙДАРКУ ВЫБРОСИЛО… РЯДОМ
Зато потом мы действовали сознательно и целенаправленно. Потерпевшим крушение, выброшенным почти чудом на берег среди ошалевших волн, вздымающихся все выше, звериный инстинкт велит спасать жизнь. Лезть на четвереньках, ползти… только бы подальше от реки. Как можно быстрее! Как можно выше! Туда, под самый обрыв!.. И все-таки мы бросились спасать байдарку.
Мы схватились за нее, вырвали из кипени, подняли и понесли. Так далеко, как только могли. Полуживые, свалились рядом с пей, хватая воздух широко раскрытыми ртами.
Откуда у нас взялись силы, чтобы, противоборствуя с ураганным безумием, перенести полную воды байдарку вместе со всем ее грузом за пределы досягаемости хищных волн, — это навсегда останется для меня загадкой.
Я горжусь своим приятелем. Немножко горжусь и собой. Разумеется, это чувство родилось позднее. Тогда мы были наполовину в невменяемом состоянии.
Полдень, и все же почти темно. Река напоминает разъяренное море. Мчатся огромные, гривастые волны. Удар памперо направлен против течения, он останавливает реку, поднимает в ней уровень воды.
Холодно. Температура резко упала. Ураган с невероятной яростью несет выхваченную из реки воду, смешанную со струями ливня.
Продолжалось все это недолго. Вскоре неистовство упало до силы «обычного» урагана. Стоя на коленях, мы с трудом вытаскиваем палатку из залитой байдарки. Конечно, не может быть и речи о том, чтобы ее поставить: ураган сбивает нас с ног. Мы просто разворачиваем мокрое полотнище и, придерживая, чтобы его не унесло ветром, влезаем внутрь. Лишний брезент мы подворачиваем под себя, приживем собственной тяжестью. Прижавшись друг к другу, лежим, как в мокром спальном мешке. Внутри мокро, а снаружи потоп.
Проходит час, два, три…
Время от времени ощущаем болезненные удары. Это вихрь швыряет в нас камнями, или, смытые дождем, они сами валятся с обрыва. Мы прикрываем головы руками и продолжаем мокнуть. Полотнище палатки пропускает воду, будто сито, оно защищает нас только от непосредственного бичевания ливнем. Мы лежим в луже, образовавшейся на резиновом полу палатки.
Лишь под вечер сила урагана ослабла. С большим трудом мы поднимаем палатку и ставим ее «по-штормовому» — сейчас она напоминает невысокую собачью конуру. Вползаем внутрь. Пусть там мокро, но по крайней мере у нас над головами что-то вроде крыши. Она хлопает по ветру, оглушительно бухает мокрым полотнищем. И все же мы погружаемся в беспокойный сон, а точнее, в полудремоту.
На следующее утро буря не стихает, дождь продолжает лить по-прежнему. Холодно. Лежа в «собачьей конуре», мы подкрепляемся холодными консервами. А воды нам хватает.
Еще одна ночь и серый дождливый день. Все еще льет, по ветер уже позволяет ходить выпрямившись, а не только ползать на четвереньках. Я решаю любой ценой разжечь костер. Мы мечтаем о глотке горячей жидкости. Вооружившись мачете, я отправляюсь на поиски выброшенной на берег доски, бревна, чего угодно, что можно было бы расколоть, чтобы добыть из середины хотя бы немного сухих щепок. Бесплодные поиски на каменистом пустынном пляже увели меня далеко вверх по реке. Лялё остался в жалко выглядевшей палатке. Он сказал, что сушит ее своим теплом.
Во время этой вылазки я встретил знакомых, точнее, они проплывали мимо. Из дождливой серости вынырнул плывший вблизи берега караван. Три большие барки и буксир. «Наш» буксир, тот самый, куда нас так сердечно приглашали в Корриеитесе, соблазняя холодильником и запасами пива. Лоцман разглядел меня из рулевой рубки. Высунулся в окно, что-то кричит. На палубу высыпает весь экипаж. Машут мне, кричат. Похоже, о чем-то спрашивают, чем-то взволнованы. Однако, находясь от них более чем в ста метрах, а также из-за ветра и дождя я не могу понять их.
Бегу вдоль берега, отчаянными жестами давая знать, что ничего не слышу.
А они, несомые течением, величественно, быстро скользят мимо. Знаю, что они не могут остановить двигатель, так как идущие позади барки наскочили бы на буксир. Я приближаюсь к нашей жалко выглядевшей палатке и вытащенному на берег «Трампу». И тогда буксир издает один за другим тревожные гудки. Из палатки вылезает разбуженный Лялё. При виде его экипаж у борта шалеет от радости. Прыгают, размахивают руками, пляшут. Сирена буксира ревет сейчас протяжным глубоким тоном. Так они и уплыли вниз по реке с ревущей сиреной и ликующим на палубе экипажем.
Окончательно эту ситуацию объяснило письмо, оставленное ими для нас в порту Парана. Первый удар памперо они переждали еще в Корриеитесе. Ураган причинил там огромные повреждения: посрывал крыши, повалил деревья, даже разрушил фабричное здание. Наши друзья с буксира беспокоились о нас, представляя грозящую нам опасность. И вдруг они видят на берегу одного лишь меня. И выброшенную байдарочку, и, как им показалось, лохмотья палатки. Только появление разбуженного сиреной Лялё рассеяло их опасения.
50
Памперо — сильные южные ветры, преимущественно осенние, приносящие резкие похолодания в тропические области Чако и среднего междуречья. —