Но теряю равновесия и вываливаюсь из байдарки. Однако не выпускаю из руки веревки. Другой рукой успеваю схватить и придержать «Трамп». Мелко-то мелко, но ноги касаются не твердого дна, а вязнут все глубже в каком-то иле, в жидкой грязи. Провалился уже по пояс, по шею… Вцепившись в веревку и судорожно схватив борт байдарки, я плыву или, быть может, ползу на четвереньках по бездонной трясине в сторону спасительного берега, твердой земли. Вот он! Залезаю на него на животе, извиваясь, как червяк. Отдышавшись, начинаю, будто слепец, шарить рукой в непроглядном мраке. Вот колышек, к которому привязана лодка. Вот и клочок земли, тут достаточно места для того, чтобы поставить палатку.
Темнота, дождь, зловоние. И какое зловоние! Я весь им пропитан. То, во что я упал и что взбаламутил своей возней на дне, этот ил, болотная грязь или какая-то другая мерзость, воняет отвратительно! Представляю, как жалко выглядит моя «парадная» одежда, специально выстиранная для задуманного визита.
Сбрасываю с себя все. Голого меня споласкивает дождь. Потом привязываю к колышку байдарку и вытаскиваю сверток с палаткой. Свернутая резиновым полом наружу, она не намокла. Единственная сухая вещь в моем распоряжении. Как я ставил палатку, как вдавливал голой пяткой колышки в грязь, этого я не возьмусь рассказывать. Во всяком случае это был настоящий подвиг. Меня мучит ужасная жажда, у меня, наверное, жар. Вспоминаю, что в байдарке есть едва начатая бутылка вина. Неприкосновенный запас. Снова лезу в воду, в болотную грязь, отыскиваю в байдарке бутылку. Снова встаю под дождь, чтобы он смыл с меня грязь. Ночь в палатке, нагишом, без какой-либо возможности подсушиться… С меня хватит.
Свернувшись в клубок, прикладываюсь к бутылке. Я высосал ее до последней капли. Подействовало. Погружаюсь в сон.
Когда я проснулся, время было уже, по-видимому, не раннее. Похоже, погода наладилась, потому что сквозь крышу палатки пробиваются солнечные лучи. Откуда-то сверху слышу людские голоса, как будто разговаривают надо мной. Прислушиваюсь несколько минут, но не могу разобрать ни слова. Заинтригованный, я тяну застежку «молнию» на входе в палатку и вылезаю наружу. Прямо передо мной, отделенное узкой полосой грязной воды, стоит огромное фрахтовое судно. Наверху у борта толпятся матросы. Похоже, собрался весь экипаж. Это их голоса я и слышал. Вдоль этого борта я плыл ночью в поисках берега, пока не наткнулся на привязанную лодку. Для экипажа, должно быть, загадка: откуда ночью расцвела у них под носом, на болотистом берегу, странная палатка? А эта полузатопленная байдарка?
Сейчас мне что-то кричат улыбающиеся лица, орут, заглушая друг друга. Я ничего не понимаю из их слов. Смотрю на флаг — голландский. Если это голландцы, то они, по-видимому, знают и английский. Я посылаю им приветствие на языке людей моря, вежливо замечая, что погода хорошая. Кто-то из них отвечает и после недолгого молчания задает вопрос:
— Не одолжить ли вам брюки?
Общий взрыв дикой веселости там, наверху, а я лишь в этот момент соображаю, что стою перед ними, как меня мама родила. Что делать? Мой вчерашний костюм, сброшенный около палатки, надеть нельзя. Стирать его в болоте я не стану. Поэтому я только спрашиваю: где префектура? А может, у них на палубе есть кто-нибудь из портовой администрации? Выясняется, что префектура далеко, нужно обогнуть весь порт и уже тогда искать ее в городе. Снова раздаются непритязательные остроты. Я зол. Думаю: если гора не идет к Магомету, то пусть Магомет подойдет к горе. Подожду, пока мной заинтересуются портовые власти. Осторожно, чтобы снова не упасть в болотную грязь, вытаскиваю из байдарки запасную одежду. Тщательно отжимаю ее и развешиваю на палаточных оттяжках. Потом снова влезаю в палатку и засыпаю как ни в чем ни бывало. В конце концов моторка префектуры отыскала мою палатку, матросы разбудили меня деликатным похлопыванием по полотнищу. Стали допытываться, кто такой, откуда, что я вообще тут делаю. Обычные полицейские вопросы. А я твержу одно: хочу видеть господина префекта! Отвезите меня к господину префекту! Там все выяснится. Я требовал решительным тоном, и это подействовало. Собрав чуть подсохшую одежду, я уплыл на моторке, а один из матросов остался на берегу, чтобы стеречь мое имущество, которое они принимали за контрабандные товары.
Встреча с префектом выглядела довольно оригинально. Я стоял в качестве «задержанного» посередине приемной в компании грозно выглядевшего матроса. Другой матрос прошел доложить о нас. Из соседней комнаты слышались возбужденные голоса. Вдруг двери отворились, и в них появился мой друг префект. Взглянул гневным взором, глаза у него округлились от удивления, он сказал: «О-о-о?» — и… исчез. Только вытянувшийся в струнку матрос успел торжествующе посмотреть на меня, как ему снова пришлось застыть по стойке «смирно», так как префект выскочил в приемную, держа в одной руке бутылку виски, в другой стакан. Каким приятным был первый глоток в такой ситуации! А потом, по аргентинскому обычаю, мы хлопали друг друга по спинам.
Но к сожалению, я должен отказаться от гостеприимства своего друга. По-прежнему меня мучают спешка и установленный срок. У меня, правда, есть в запасе несколько дней, но еще одно-другое непредвиденное препятствие, и я могу оказаться на мели прямо у финиша.
К оставленным палатке и байдарке я возвращаюсь с почетным сопровождением на катере префекта. Он лично провожал меня. Матросы помогают привести в порядок байдарку, почистить и свернуть палатку. Экипаж «голландца» уважительно относится сейчас к прощальным процедурам. На их глазах я пью «отвальную» с самим префектом.
Он сопровождал меня до самой реки, до самой Параны. Здесь требуется небольшое пояснение: я не знал и лишь на собственном опыте убедился в том, что порт Вилья-Конститусьон вовсе не лежит на Паране. Этот порт, можно сказать, вдвойне расположенный в глубине материка. С главного стрежня Параны большие суда входят в него через специально вырытый рукав. Поэтому вода здесь (о, я не хотел бы оскорблять жителей Вилья-Конститусьон), вода здесь… несколько застоявшаяся.
Меня поглощают хозяйственные дела. Развешиваю одежду. Мне нужно как следует высушить все свое имущество. Пользуясь теплыми пополуденными часами, обвешиваю вещами мачту, нос и корму байдарки. Я не трачу времени на стоянку и плыву дальше со всеми этими декорациями.
Мимо меня проплывают су самых различных размеров, окрасок и принадлежностей. Даже танкеры с нефтью, керосином, бензином, на бортах которых выведена видимая издали надпись «Эксплозиво» (взрывоопасный груз). Для меня такое предупреждение— чистая теория: ведь мне опасность столкновения не угрожает. Однако я вспоминаю услышанную как-то историю о столкновении двух танкеров. Один возвращался порожним, другой был наполнен несколькими тысячами тонн жидкого топлива. Какой-то неудачный маневр в тумане на узком отрезке фарватера… Говорят, река горела на протяжении нескольких километров.
Еще не отдохнувший после вчерашних треволнений, я медленно гребу до позднего вечера. Наступила тьма, а одеяла по-прежнему сырые. Это отбивает у меня желание разбить на берегу палатку, и я продолжаю плыть ночью. За это я щедро вознагражден видом Сан Николаса. Расположенный неподалеку от реки самый большой в стране центр металлургической промышленности приветствовал меня не только тысячами огней своих заводов, по и вырывающимся высоко вверх пурпурным пламенем гигантских печей и мартенов. Стоило проплыть мимо него ночью. А дальше — снова тишина, темнота, одиночество на пустынной реке. Лишь перед рассветом я подплыл к берегу и задремал, не вылезая из байдарки. Отдых был поистине заслужен мной.
Меня будят теплые лучи. Веселый, солнечный день. Прыгаю в воду, проплываю традиционную стометровку, а потом бегаю по берегу. Чувствую, что ноги ослабли. Ничего удивительного: сказывается длительное сидение в байдарке. На соревнованиях по бегу у меня не было никаких шансов на победу. Зато если бы пришлось помериться силой рук— ого-го! Мало бы кто со мной справился. Мускулы под кожей так и ходят, напрягаются, как тугие пружины. Все это плюсы и минусы продолжительных плаваний на байдарке. А ведь у меня за спиной почти две тысячи километров.