Выбрать главу

Я уже недалек от цели. Она там, где Большая Река начинает двоиться, троиться, разделяется на бесчисленное количество малых и больших рукавов. Короче говоря, у начала знаменитой дельты Параны. Вечером я устанавливаю палатку на берегу острова под свисающими ветвями плакучей ивы. Дорога больших судов отклонилась к северо-востоку. Я приплыл сюда по какому-то из рукавов. Остров, должно быть, длинный, края его не видно. Не заметил я и следов человека, так что остров, наверное, безлюден.

Чувствую себя великолепно. Считая от сегодняшнего вечера, у меня еще четверо суток до условленного срока прибытия. Точнее сказать, я должен доплыть к полудню на пятый день. Такой я накопил запас времени. Обещаю себе чудесную, спокойную прогулку среди диких островов верхней части дельты. Это будет достойным концом экспедиции. Я даже подумываю о том, как в последний день, под вечер, когда буду почти у цели, «в нескольких шагах от дома», отыщу подходящее место и поставлю к ночи линиас на суруби. На плесах дельты эти похожие на сомов великаны не редкость. О приманке мне беспокоиться нечего, парочку багре я поймаю в любой момент. А потом с шиком финиширую, таща за байдаркой пойманную суруби. Разумеется, суруби солидных размеров. В воображении я уже вижу удивленные лица друзей, которые ведь будут ждать меня в условленный день.

Я настолько взбудоражен заманчивыми прожектами, что легкомысленно не замечаю вырастающую на востоке темную полосу, не. обращаю внимания на жалобные крики водяных курочек в зарослях. А ведь речные люди знают: вечерний плач водяных курочек — это верный признак перемены погоды.

Мои кулинарные хлопоты в ту пору были до предела упрощены: ведь после встречи с «англичанином» у меня осталась лишь одна кастрюля. Или грею в ней воду для мате, или варю похлебку. В тот вечер у небольшого, уютного костра я готовлю ужин не столько изысканный, сколько основательный. В горячей золе подогреваю вскрытую банку мясных консервов. Вспоминаю об этом потому, что съеденного тогда солидного количества горячей нищи должно было хватить мне надолго…

В палатке стелю удобную постель. Похолодало, поэтому я герметически закрываю вход. Сигарета перед сном — и, беззаботно прислушиваясь к испуганным жалобам водяных курочек, я погружаюсь в блаженную дремоту…

Меня будят шум деревьев, какие-то удары по палаточному полотнищу. Мгновенно прихожу в себя. Сажусь, прислушиваюсь в темноте. Неужели?..

Меня соблазнило умиротворяющее очарование плакучей ивы, под которой я и поставил палатку. Сейчас свисающие до самой земли ветви хлещут по полотняному домику, вминают внутрь его стены. Я уже различаю шум реки. Поднялись волны, бьют о берег. Слышу, как барабанят капли дождя, сначала редкие, а через минуту дождь бьет резкими порывами.

Суресте? Неужели это юго-восточный ветер? Тот самый, которого так боятся, к которому с таким почтением относятся островитяне, жители дельты? Ветер, который дует против течения плывущей здесь на юго-восток реки, останавливает ее поток, оборачивает его вспять? Ветер — причина неожиданных наводнений?

Суресте может неистовствовать в течение нескольких дней. Я знаю об этом по собственному опыту. Не раз пережидал я его набеги там, в низовьях этой самой дельты, в доме друзей. Но то было другое дело. Никого не беспокоило, что река течет прямо под полом стоящего на высоких сваях дома, что в моторку вскакиваешь прямо с порога веранды. А сейчас обратная дорога отрезана. Под угрозой срок прибытия к финишу!

Вечером, обманутый благим покоем угасающего дня, я не натянул над палаткой дополнительной защитной крыши. Сейчас расплачиваюсь за это. Гонимые ветром полосы дождя пробивают палаточное полотно. Уже чувствую на лице липкие мелкие брызги. Нельзя допускать, чтобы внутри палатки стало сыро. Ощупью нахожу свернутый брезентовый навес, раскрываю «молнию» и выхожу наружу, под ливень.

Нелегко было развернуть брезент, найти в темноте колышки, привязать к ним шнуры и натянуть их. Ветер вырывал из рук мокрое полотнище. Нужно было также побеспокоиться о байдарке. Как хорошо, что вечером я разгрузил ее и все сложил в палат-i.с. Вытаскиваю пустую байдарку на берег, кладу вверх дном позади палатки и наконец привязываю ее к стволу плакучей ивы — на всякий случай, хотя место для лагеря и выбрал достаточно высокое, в двух метрах от уровня воды, от вчерашнего ее уровня, поскольку суресте может преподносить всякие сюрпризы.

В палатке, вновь плотно закрытой, я вытираюсь и сушусь. Отыскиваю свечку, зажигалку. Как полезна эта привычка класть все на постоянные места. Не нужно переворачивать все снизу до верху, без труда можно найти любую вещь на ощупь. Только теперь я одеваюсь. Натягиваю даже свитер. Значительно похолодало, и это утверждает меня в мысли, что виновник, действительно, суресте. Именно юго-восточный ветер так резко понижает температуру.

Свеча горит ровным пламенем. Кастрюля для разнообразия служит сейчас вместо подсвечника. В палатке, которая приведена в состояние готовности к худшему, тихо. От все более разыгрывающейся бури мой микромирок отделен двойной полотняной стенкой. Прислушиваюсь к завыванию и свисту ветра, ударам бьющих о берег волн, шуму раскачиваемых бурей деревьев, шелесту ливня — и… я спокоен. Можно даже назвать это спокойным отчаянием. Да и чему раздражаться? Тому, что я пойман, заточен на острове? Стихия виновата. Плетью обуха не перешибешь. Остается лишь ждать, когда суресте утихнет. Засыпая, я радуюсь. Даже в такой паршивой ситуации можно найти что-то вроде удовлетворения. Я радуюсь, что случайно поставил палатку входом на восток. Благодаря этому порывы ливня принимает только ее задняя, более непромокаемая стенка. Хорошо, что, ставя вечером свой домик, я делал все без спешки, основательно, как полагается. И колышки вбил глубоко, и место выбрал за стволом раскидистой ивы. Этот ствол несколько укрывает меня сейчас с востока от атак суресте. Чувство улитки, которая, спрятавшись в раковину, считает, что она в безопасности. Или чувство страуса, который, спрятав голову в песок, думает: «Все в порядке».

Следующий день не принес перемен к лучшему. Наоборот, гроза усилилась, дождь разошелся не на шутку. Делаю все, что только можно, лишь бы палатка внутри была сухая. Перед тем как выбраться наружу, раздеваюсь, накидываю на себя только плащ. Возвращаясь, оставляю его мокрым у входа.

Сразу хватает меня в свои объятия мокрый ветер, дождь заливает глаза. Темные, тяжелые тучи мчатся низко, кажется даже, прямо над верхушками деревьев. А деревья склоняются, гнутся перед бурей. Она схватила, разметала ветви плакучих ив, трясет и поднимает их высоко кверху. Мрачно и грозно выглядит река. Я вижу только небольшой участок: дождевая завеса закрывает все непроглядной серостью. Но достаточно и того, что я вижу. Река бурлит, она испещрена пенистыми греблями воли, бегущих против течения!

Река словно набухла, вздулась. В течение этой ночи воды прибыло, пожалуй, на метр. Что будет, если не уменьшится, не утихнет ярость суресте?

Я ползаю по размякшей земле, проверяю оттяжки палатки. Нужно немного ослабить намокшие и натянутые, как струны, шнуры. Они могут лопнуть или вырвать колышки. Но у меня по крайней мере нет хлопот с водой для питья: я ставлю кастрюлю под край палаточной крыши, и через минуту она полная. С этим запасом воды возвращаюсь в свой домик. Растираюсь махровым полотенцем и снова укладываюсь спать. Ничего другого мне не остается. Жизненное пространство ограничено колышущимися стенками палатки и четырехугольником пока сухого пола. Могу лежать, сидеть. Голод мне не угрожает. У меня есть мясные консервы, сахар, бесполезная йерба, две банки сгущенного молока. Все это я запиваю дождевой водой. Не требуется, видимо, пояснять, что все я ем холодным. Долго буду вспоминать вечерний ужин и веселый костер. Так прошел первый день. Ночью я несколько раз просыпался, прислушивался: не утихает ли буря? Шаткая надежда!