Для того чтобы пользоваться любовью публики, просто необходимо, научиться изображать идиота. «Это не шутка и не образное выражение, — размышляю я отвлекаясь от громыхания колёс брички по булыжной мостовой, — вся история мудрости человеческой велит мне это!» Как может обыватель быть счастлив, если ему подобный, только назвавшись артистом, пользуется популярность, наградами и уважением? Если человек имеет явные таланты, большинство из толпы позавидуют ему ещё больше. Завистники «мудро» рассудят: «Да будь у любого деревенского пацана вдоволь времени чтобы научиться такому, — так наверное и лучше бы смогли?!» Вот почему талантливые люди, достигшие определённых высот в своём творчестве, начинают скоморошничать и придуриваться. Как только известный человек упадёт с пьедестала, так он для многих становится интересен и даже любим. Ну как же, ведь теперь он пал ниже чем «Я» любимый!? Теперь каждый человек может считать себя, хоть в чём то, да лучшим. Хитрость состоит в том, что «падать совсем», известной личности, не обязательно. Важно чтобы он смог снова подняться и выдать что нибудь достойное уважения. Гражданин из народа с радостью примется «браво» кричать, если будет уверен, что теперешний кумир падал ниже его. Для каждого ничтожества его пример будет как образец надежды на возможное чудо. «Ничего, что я нищий и глупый, — думает зритель из народа, — вот соберусь с силами, найду время, возьму всю волю в кулак… он ведь вот смог!?» Не желает глупая публика понимать, что «творец» специально к низким наклонился, чтобы казаться им ближе и роднее. «Выходит ничего мне выдумывать нового не нужно, — вспоминаю близкие примеры, — Джигурда, Пугачёва, Киркоров…». Буду дурака валять на сцене и немного ошибаться, только уже перед зрителями, ведь сейчас нет радио и телевидения чтобы мои перлы растиражировали которые я буду вне театра выдавать.
Перетрусила, однако, моя импрессарио, раз притащила за полтора часа до начала концерта. В который раз спросила меня о репертуаре, намеченном для исполнения. Поправила мою одежду и велела проверить настройку инструментов, парню, доставившему их из музыкального магазина. Всё же немецкая щепетильность в экономии денег у ней очень заметна. Возможно во всей Европе это общепринято. Ещё раз напомнила настройщику, что оплачивать аренду она будет ровно с восьми до девяти, как договаривались. Доверенное лицо арендодателя зала, — женщина лет тридцати, постоянно входила и выходила, проверяя входы и выходы помещения в опасении пожара. Два раза спросила тетю Хильду, об отсутствии в нашем шоу фокусов с огнём или фейерверками. Чувствовалось, безо всякого чтения мыслей, что подобное мероприятие, для всех собравшихся, не самое обычное дело. В конце концов и я немного заразился чужим волнением.
Наконец, когда специально нанятый профессиональный конферансье объявил моё выступление, безбожно переврав фамилию, вышел я. Вслед мне, тожественно вынес все инструменты, представитель их хозяина. Полчаса, как точно видел по часам висевшим за сценой, перебирал музыкальные инструменты, исполняя на них простенькие классические произведения. Нарочно избегал сложных пассажей, пропуская иногда целые фрагменты. Хватит со слушателей количества, чтобы внушить уважение к мастерству исполнителя. Некоторые предметы я раньше даже в руки не брал. Флейта, фагот, кларнет и гобой осваивались прямо не сцене. Различать их научился только после ознакомления в интернете. Публичное выступление перед двумя сотнями зрителей невольно заставили меня вспомнить режим зачётов и экзаменов в институте. Точно так же как в студенчестве, напряглись все мышцы, но главное, активнее заработали мозги. Режим «форсажа разума» в этой виртуальности у меня получался всегда более удачно, что не замедлил сказаться на моих «талантах» музыканта. Моя случайно, вполголоса, брошенная фраза: «Знать бы куда здесь дуть» — чуть не привела к обмороку тётю Хильду, прячущуюся за сценой. Но уже через три минуты я вполне сносно наигрывал простенький мотив тирольской песни, известный всем в зале.