Вечером белые с ног валились от усталости после долгого пути и нескончаемых разговоров. Они почти не притронулись к ужину. Комендант растянулся поперек кровати. Я встал на колени, чтобы снять с него сапоги. С веранды доносился шепот инженера и Софи.
Я пожелал спокойной ночи коменданту. Не успел я переступить порог, как меня окликнул инженер, смаковавший виски. Стемнело. Я подошел к нему, руководствуясь красной точкой его сигареты.
— Ты ночуешь в той же хижине, что и Софи? — спросил он.
— Да, господин коменд… да, господин.
Он помолчал.
— Я пошлю ее в больницу, как только мы вернемся в Данган, я пошлю ее в больницу… — сказал он.
Он встал, затем добавил:
— Заботиться о Софи мне поручил ее отец… Впрочем, не знаю, зачем я говорю тебе все это! Софи я пошлю в больницу… А тебя всюду найду…
Он ущипнул меня за ухо.
— Ты от меня не уйдешь… А теперь ступай.
Он отпустил меня. В темноте я различал его белые руки, он отряхнул их, словно прикоснулся к чему-то нечистому.
Софи ждала меня во дворе. Мы молча дошли до хижины. Софи отворила дверь. Курица закудахтала. Софи собрала головни и раздула их. Мерцающее пламя осветило комнату. Я растянулся на бамбуковой постели. Софи подошла к двери и затворила ее, затем растянулась на другой постели. Огонь в очаге мало-помалу погас. Комната потонула во мраке. Софи повернулась на другой бок. Бамбук затрещал.
— Давно я не спала на бамбуковой постели, — сказала она. — Это напоминает мне детство… Давно я не спала рядом с соплеменником, в одной хижине, — продолжала она.
Софи зевнула.
— Можно подумать, что ты лишился языка… Тебе не хочется разговаривать?
— Язык у меня устал…
— Какой ты странный… Право, я никогда не встречала такого мужчину! Ночуешь в одной хижине с женщиной… и говоришь, что у тебя язык устал! Если рассказать об этом, никто не поверит. Всякий скажет: «Верно, куп-куп[13] у него недостаточно острый, он и предпочел не вынимать его из ножен».
— Может быть, — ответил я, развеселившись.
— А если сказать, что ты сознался в этом, никто мне все равно не поверит… Знаешь, что дружок сказал мне на веранде?.. Ты спишь? — спросила она.
— Нет, слушаю, — ответил я.
— Дружок стал называть меня всякими вкусными именами. Он всегда так делает, когда ему хочется меня поцеловать или когда он стонет, наваливаясь на меня… Он говорит тогда «моя булочка», «моя козочка», «моя курочка»… Он сказал, что взял меня с собой, так как очень меня любит. Он не хотел оставлять меня одну в Дангане, чтобы я не скучала. Белый очень хитер. На самом деле он не хотел оставлять меня одну из-за старика Жанопулоса. Этот старый белый — ведь он годится мне в дедушки — предложил мне бросить инженера, потому что у того мало денег. Но мой дружок лучше этой старой жабы. Дружок сказал мне, что боится коменданта, своего начальника, и не посмел признаться, что я его подружка. Вот почему он сказал, что я его кухарка-бой. Но мне плевать на все это. Неприятно только, что он сказал коменданту, будто я кухарка. Не понимаю, откуда он взял это. Скажи, Жозеф, разве я похожа на кухарку?
— Я не белый, не мне судить об этом, — заметил я.
— Право, ты не такой, как другие… А что тебе сказал мой дружок там, на веранде?
— Ничего… особенного. Велел мне оберегать тебя…
— Ох, уж эти мне белые! — воскликнула она. — Собака у них может подохнуть от голода рядом с хозяйским мясом! Козла закапывают не до рогов, его закапывают целиком…
Голос Софи все отдалялся. Мне показалось на мгновение, что я слышу его во сне. Я уснул.
Когда первая коза потерлась о стену нашей хижины, я уже не спал. Свет пробивался сквозь крышу из рафии. С улицы доносился громкий топот козлов, преследовавших самок. Вдали раздался звон колокола или, точнее, звон куска рельса. Софи, повернувшись к стене, еще спала. Я встал и разбудил ее тумаками. Прежде чем окончательно проснуться, она несколько раз выругалась. Затем жалостно улыбнулась и пожелала мне доброго утра. Она стыдливо одернула набедренную повязку, прикрывавшую восхитительные ляжки.
Я отворил дверь. Козий запах проник в хижину вместе с утренней свежестью. Софи нагнала меня на веранде.
— Они, верно, спят, — сказала она. — Они здорово устали вчера вечером…
Мы дошли по улице до хижины белых. Оттуда доносился двухголосый храп. Один, высокий и редкий, напоминал кваканье лягушки.
— Это мой дружок, — сказала Софи.
Другой, хриплый, низкий, походил на стон.
— А это комендант — его храп мне незнаком, — добавила Софи.
Комендант велел разбудить его пораньше. Я несколько раз постучал в дверь.
— Кто там? — спросил инженер.
— Господин комендант приказал разбудить его, — ответил я.
— Хорошо, — пробурчал инженер.
Мы услышали резкий щелк ременной пряжки. Шаги приблизились к двери. Инженер открыл ее. От него пахло сырым мясом с какой-то непонятной примесью. Этот запах каждое утро встречал меня в резиденции. Белый протер глаза и пригладил волосы, спутанные, как лианы в лесу. Он зевнул. Во рту у него блеснуло золото. Он засунул руки в карманы и попеременно оглядел нас. Покраснел до корней волос. Румянец до странности не вязался с его обычной болезненной бледностью. Устремив на меня взор, он, казалось, позабыл обо всем на свете. Его тонкие губы судорожно передернулись. Получилась неподражаемая гримаса, которая рассмешила бы даже вдову на похоронах ее второго мужа.
— Господи, точь-в-точь похож на обезьяну! — сказала Софи, прыснув.
— Заткнись! — взревел инженер и топнул ногой.
Смех замер на губах у Софи. Я почувствовал, что по спине у меня пробежали мурашки.
— Кто там? — спросил комендант.
— Бои… — презрительно бросил инженер.
Он дважды повернулся на носках. Из красного его лицо стало зеленоватым, затем к нему вернулась обычная бледность.
— Сегодня утром мы возвращаемся в Данган, — сказал инженер елейным голосом. — Меня всю ночь лихорадило, — добавил он насмешливо.
— Укладывай вещи, Жозеф… Мы уезжаем! — крикнул комендант из глубины хижины.