Сей город, что прекрасен
Среди своих холмов,
Сии леса и рощи
На городских холмах,—
Все прелести лишилось,
И опустело все,
Как будто это мертвый,
И точно это труп».
И, тщетно ожидая,
Что он вернется к ним,
Спешили на распутья
И ждали у дорог.
Не знали, что царевич,
Потерян или жив,
И всячески скорбели,
И стон стоял кругом.
«Смотрите! — говорили,—
Как Чандака идет,
Как медленно идет с ним
И белогривый конь.
Царевич, верно, умер,
Царевича уж нет».
К печали прибавлялась
В сердцах еще печаль.
И Чандака, как пленный,
Влекомый пред царя,
Вошел в дворец — с глазами,
Ослепшими от слез.
Тогда, взглянув на Небо,
Он громко восстонал,
Заржал и белогривый,
Услышать — скорбь одна.
Все кони на конюшнях,
Все птйцы, звери все,
Услышав это ржанье,
Ответили ему.
Все думали: «Царевич
Вернулся во дворец».
Царевича не видя,
Сдержали возглас свой.
И женщины, что ждали
Там сзади во дворце,
Услыша эти ржанья
И крик зверей и птиц,—
Болезненные тени,
Приподняли тела,
Без всяких чарований,
Как звездочки во мгле.
Их волосы — все сбиты,
Их лица — желтый цвет,
Иссохли рты и губы,
Нечисты их тела,
Нечисты и немыты,
Нет силы для прикрас,
Разорваны одежды,
Веселья в лицах нет,—
Разбойник так бывает
Запачкан, загрязнен.
Вон Чандака, он плачет,
Вон конь, и он в слезах,
А жданный, а желанный
Сокрылся, не пришел.
И поднялось рыданье,
Вознесся дружный вопль,—
Так плачут об умершем.
Металися они,
Как стадо, потерявших,
В грозу свой путь, быков.
Праджапати Готами,
Услыша о беде,
Без чувств упала наземь,
Как сломанная вся.
Так вихрем сумасшедшим
Крушится вдруг платан
И падает на землю
Всей золотой листвой.
И снова, услыхавши,—
Отшельник сын ее,—
Вздыхала безутешно
И думала она:
«Увы, что эти кудри,
Где каждый волос — луч,
И вольный и блестящий
Иль связанный в венец,—
Увы, что эти кудри
Обрезаны теперь,
Нисброшена корона,
Повержена в траву!
Покатые те плечи,
Походка — поступь льва!
Сверкающие очи,
Как у царя быков!
Сияющее тело,
Как золотой отлив!
И этот голос Брамы,
И эта сила-грудь!
Достоинства такие
Имея, ты ушел
И в лес вступил, который
Дает печаль и скорбь.
Для мира что ж осталось,
Когда потерян им
Такой, средь всех единый,
Святой и добрый царь?
Подумать, эти ноги,
Что нежной белизной
И гибкостью подобны
Лилейному цветку,
Ступать по камню будут,
По терниям, шипам!
О, как это возможно
Им будет так ступать?
Воспитан и воскормлен
В сохранности дворца,
Омыт водой душистой,
В тончайшее одет,
Избранность ароматов
Приявши телом всем,—
А ныне в стуже ветра,
В сырой ночной росе!
Он где же зябким утром
Найдет себе покой?
Где отдых он отыщет
В полдневный жаркий зной?
О, цвет среди родимых,
Прибежище для всех,
Отыскиваем всюду
И всеми вознесен,—
Зачем неосторожно
Ты сделал так, что вот
Забрезжит день — и должен
Ты попросить поесть?
На ложе на царевом
Привыкший почивать,
В часы, когда не спал ты,
Лишь знавший блеск услад,—
Как вынесешь пустыню
И горы и леса,
Как будешь возлежать ты
На той траве сырой!»
Так думая о сыне,
Сидела на земле.
И женщины из свиты
Приподняли ее
И слезы осушали
На горестном лице.
Другие же, тоскуя,
Печали предались,
Недвижные от скорби,
Со скованным умом,
Как будто на картине
Сидели так они.
Ясодхара грустила,
Так Чандаку браня:
«Он где ж теперь, он где же,
Кто здесь в уме всегда?
Ушли вы вместе, двое,
При вас был третий, конь,—
Один с конем вернулся
Лишь ты, а где же он?
Все сердце износилось
0т, боли и тоски,
Тревога в нем и мысли,
Нет отдыха ему.
Обманчивый товарищ!
Неверный человек!
Лихой кователь злого!
Усмешка под слезой!
Изменник ты, изменник,
Как уходил, был с ним
И без него вернулся,
То был коварный план.
Ты только друг по виду,
В душе ты злейший враг!
Являешь свет и нежность,