У герцога имелись свои осведомители во Флоренции, и он нисколько не удивился, когда Синьория приняла решение отозвать посла. Девятнадцатого июля 1502 года епископ Вольтеррский нанес ему прощальный визит и отбыл во Флоренцию. Приближение французов ожидалось со дня на день.
Как ни обидно было получить щелчок по самолюбию, Чезаре приходилось смириться с неизбежностью и признать, что Синьория опять выскользнула из сетей Борджа, сохранив в неприкосновенности свою святая святых — государственную казну. Впрочем, уже на следующее утро после отъезда епископа герцога утешила радостная весть о взятии Камерино.
Задолго до открытия военных действий Джулио Варано отправил в Венецию двух своих сыновей, Пьетро и Джанмарию, поручив им договориться с дожем и набрать дополнительное войско. Он не терял надежды отразить нападение и даже атаковал захватчиков, причем поначалу небезуспешно: камеринская кавалерия, которой командовал Венанцио Варано, разбила и обратила в бегство рейтар капитана Орсини. Но вступление в бой отрядов Оливеротто да Фермо склонило чашу весов на другую сторону. Камеринцы были вынуждены отступить под защиту городских стен, и осада оказалась недолгой.
Многолетнее тираническое правление семейства Варано принесло естественные плоды — подданные желали успеха врагам, а не собственному государю. В Камерино быстро сложилась влиятельная группировка, объединившая молодых людей из патрицианских родов. Они открыто потребовали у старого правителя сдачи города, а когда Джулио прогнал их представителей, пригрозив изменникам казнью, перешли от слов к делу. Вспыхнул бунт, восставшие открыли ворота и впустили в Камерино отряды герцогских войск.
Правитель и его сыновья были арестованы. Старого Варано бросили в тюрьму в Перголе, где он вскоре и умер (по утверждению Гвиччардини, насильственной смертью). Венанцио и Аннибале ждало заточение в замке Каттолика на берегу Адриатического моря.
О победе над Камерино Чезаре Борджа сообщил в Феррару своей любимой сестре, тяжело болевшей после неудачных родов. Это письмо сохранилось, и мы приводим его полностью.
«Сиятельная госпожа и возлюбленная сестра, мы пишем Вам в твердой уверенности, что для Вашего нынешнего недуга нет лекарства более действенного, чем счастливая весть. Поэтому извещаем Вашу Светлость о взятии города Камерино, над коим в настоящий момент уже развевается наше знамя. Мы просим Вас ценить означенную новость лишь постольку, поскольку она улучшит Ваше здоровье, и известить нас об этом, ибо мысль о Вашем недомогании безмерно огорчает нас, не позволяя радоваться никаким победам, сколь бы славными они ни были. Мы просим Вас также поведать о положении наших дел Его Светлости, высокочтимому дону Альфонсо, Вашему супругу и нашему дорогому брату, и передать, что только крайний недостаток времени помешал нам в этот раз написать ему лично.
Урбино, год от Р. X. 1502, 20 июля.
Брат Вашей Светлости, любяший Вас, как самого себя — Чезаре».
Глава 23. МЯТЕЖ КОНДОТЬЕРОВ
Захват Урбино и Камерино, бои в Тоскане, возвращение французской армии — все это вызвало новую волну слухов о Борджа. Страна замерла в ожидании, гадая, что собираются предпринять папа и Валентино.
Те, кто надеялся на низвержение герцога, связывали с приходом французов определенные надежды. Поговаривали, будто Людовик намерен основательно подрезать крылья Чезаре Борджа, чьи постоянно растущие владения уже создали прямую угрозу интересам Франции. Ободренные этим слухом, противники Борджа устремились в Милан, поближе к ставке христианнейшего короля, чтобы находиться в курсе событий и, по возможности, направлять их в выгодное для себя русло.
Герцог по-прежнему оставался в Урбино, будучи тем не менее полностью в курсе всего происходящего при французском дворе. В королевской свите состоял Франческо Троке — камерарий папы и преданный слуга сына его святейшества. Сообщения мессера Франческо (с которым мы еще встретимся в следующих главах) приходили нечасто, но зато были вполне достоверными.
Троке посоветовал своему патрону не испытывать терпение короля в вопросе с Флоренцией. Время пассивного наблюдения короля прошло. Чезаре прочитал донесение, и в ту же ночь гонец, шпоря коня, поскакал из Урбино на запад. Он вез письмо к Вителлоццо Вителли — это был приказ герцога немедленно очистить Ареццо и вывести войска из Тосканы. Зная, что у его кондотьера могут быть совсем иные планы, герцог сопроводил приказ недвусмысленной угрозой, пообещав, в случае неповиновения, нанести удар по Читта-ди-Кастелло.
Чезаре Борджа не бросал слов на ветер, и кондотьер подчинился — благополучие собственного города было для него важней, чем борьба с Флоренцией. Но настроение его отнюдь не улучшилось, и весь заряд ярости, накопленный в душе Вителли, обратился против герцога. Фактически требование Валентино только избавляло Вителлоццо от неизбежной стычки с французами, не сулившей кондотьеру ничего, кроме неминуемого разгрома. Но, с другой стороны, тон и содержание письма выглядели достаточно вызывающими, тем более что прежде герцог если и не поощрял захвата Ареццо, то и не возражал против него. Поэтому теперь, оставляя Тоскану, Вителлоццо Вителли почел себя оскорбленным и решил мстить. А человеком он был далеко не кротким.
Сняв флорентийскую проблему с повестки дня, Чезаре, переодетый рыцарем-иоаннитом, в сопровождении всего лишь четырех слуг выехал на север, в Милан. Проскакав всю ночь, они сделали короткую остановку в Форли, сменили лошадей и тронулись дальше. Двадцать восьмого июля герцог и его спутники достигли Феррары.
Здесь, несмотря на спешку, он провел несколько часов у постели больной сестры. Состояние Лукреции уже не внушало опасений, но она была все еще очень слаба. Затем Чезаре обсудил ближайшие дела с герцогом Феррарским и возобновил путешествие, отправив вперед курьера, чтобы предупредить короля о своем прибытии. Дон Альфонс с небольшой свитой проводил шурина до границы герцогства.
Милан бурлил. Чуть ли не каждый королевский выход превращался в импровизированное судилище над Борджа — итальянские изгнанники осаждали Людовика доносами, просьбами и жалобами, умоляя восстановить справедливость и вернуть им утраченные владения. Тут собрались все жертвы Валентино, начиная с Гуидобальдо да Монтефельтро и кончая Джованни Сфорца. К этому возмущенному хору присоединил свой голос и Франческо Гонзага из Мантуи. Строго говоря, у графа пока не было личных причин негодовать на Чезаре, но Гонзага всегда следовал мудрому правилу — примыкать к сильнейшим. Теперь, уповая на поддержку Франции, он принял самое деятельное участие в сколачивании лиги против Борджа. Король выслушивал страстные речи низложенных князей с непроницаемым выражением лица, которое сохранилось и после приезда феррарского курьера. Скрытный и расчетливый, Людовик иногда выказывал склонность к мрачному юмору, а потому не отказал себе в удовольствии известить всех о скором визите герцога лишь за два часа до его появления в Милане. Эту новость он сообщил на ухо маршалу Тривульцио — сообщил шепотом, но достаточно громко, чтобы быть уверенным в произведенном на окружающих эффекте.
Итальянские вельможи приуныли, ибо чернить Валентино за глаза казалось им делом куда более выгодным и безопасным, чем состязаться с ним же лицом к лицу, хотя бы словесно. А когда они увидели прием, оказываемый Людовиком их заклятому врагу, уныние сменилось отчаянием. Король выехал навстречу своему гостю, сам пригласил его во дворец и в разговоре именовал не иначе, как «дорогой родственник» или «кузен».
Теперь незадачливым просителям оставалось лишь удалиться, что они и сделали один за другим. Людовик удержал только герцога Мантуанского, желая дать ему возможность восстановить добрые отношения с Валентино. Мантуя считалась союзницей французской короны, а его христианнейшее величество старался поддерживать единство в собственном лагере. Примирение состоялось и впоследствии было скреплено обручением детей — маленького Франческо Гонзаги и двухлетней Луизы Валентино.