Но недуг Джанбаттисты Феррари нашел отражение и в дневнике Бурхарда. Согласно записям церемониймейстера, первые признаки заболевания появились третьего июля. Сам кардинал считал, что у него лихорадка, но упорно отказывался как от кровопускания, так и от любой другой врачебной помощи. Уповал ли он всецело на Божье милосердие или просто не доверял медикам — неизвестно; как бы то ни было, упрямство стоило ему жизни. Феррари скончался двадцатого июля, на семнадцатый день болезни.
Итак, никакого намека на отравление. Однако через два с половиной года, уже при Юлии II, церемониймейстер напишет в дневнике следующее: «На заседании руоты вынесен смертный приговор in contumaciam note 34 писцу канцелярии его святейшества Себастьяно Пинцоне. Он лишен всех должностей и объявлен вне закона, как виновный в смерти своего благодетеля и господина, кардинала Моденского».
Таким образом, вина исчезнувшего Пинцоне как будто получила официальное подтверждение. Значит, Джустиниан прав? Это не исключено, хотя в данном случае вердикт руоты едва ли может считаться окончательным доказательством. Он произнесен больше чем через два года, в отсутствие обвиняемого, и мы не знаем, какие улики были представлены высокому трибуналу. Бурхард не комментирует утверждение о том, что «смерть кардинала Моденского лежит на совести Себастьяно Пинцоне», и, судя по всему, не изменил своего первоначального мнения о лихорадке, прервавшей жизнь его преосвященства. Но даже допустив справедливость приговора руоты, следует отметить, что в нем не содержится каких-либо упоминаний о Борджа.
Сходство между судебными процессами Пинцоне и Коллоредо бросается в глаза, и это неудивительно — оба они были начаты по воле одного и того же человека, папы Юлия II, и закончились в соответствии с его желаниями.
Трактовка событий, угодная новому первосвященнику, пережила папу на три с половиной столетия. Так, в работе доктора Якоба Буркхардта «Культура итальянского Возрождения» среди множества выпадов против Чезаре Борджа говорится, что «Микеле де Корелла исполнял при нем обязанности палача, а Себастьяно Пинцоне — тайного отравителя». Едва ли имеет смысл отстаивать память дона Мигеля — за ним действительно водилось немало грехов, и он убивал людей не только в бою. Но вот роль, отведенная Пинцоне, выглядит довольно странной, если учесть, что он никогда не состоял на службе у герцога, а среди записей современников нет вообще никаких упоминаний об их знакомстве. Вымышленная связь между герцогом и кардинальским секретарем оправдывается очевидной целью — взвалить на первого долю ответственности за недоказанное преступление второго.
Даже такой прилежный исследователь, как Грегоровий, не придал значения истории болезни кардинала Модены, изложенной в дневнике церемониймейстера. Он со всей определенностью утверждает, будто кардинал Феррари стал еще одной жертвой Борджа, точнее, их «безотказного белого порошка».
Более того, оказывается раскрытым даже состав этого легендарного смертоносного препарата. Джовио называет его «кантарелла»; таким образом, мы имеем дело с кантаридином — веществом, хорошо изученным современной медицинской наукой. Но почему именно «кантарелла», а не какой-нибудь другой яд? Возможно, сыграло свою роль красивое и отчасти зловещее звучание самого слова, а также известное афродизическое действие, производимое малыми дозами кантаридина. Последнее обстоятельство, по мысли Джовио, должно было привлечь к этому яду самое пристальное внимание похотливых Борджа, и особенно Александра VI (Чезаре, в силу своего возраста, едва ли испытывал нужду в искусственных возбуждающих средствах).
Джовио оставил нам описание пресловутой «кантареллы» — и сделал это совершенно напрасно, разом уличив себя во лжи. «Кантарелла, — пишет он, — представляет собою белый порошок, лишенный запаха и имеющий очень слабый и не противный вкус». Между тем кантаридин — масса темно-зеленого цвета, с едким запахом и жгучим вкусом. Сходства, как видим, никакого, но кто будет обращать внимание на подобные мелочи, когда историк преподносит публике сенсационную новость — разгадку векового секрета Борджа!
Но вернемся к изложению реальных событий. Выполняя приказ его святейшества, войска герцога двинулись на Чери — последний оплот семейства Орсини. Город сдался после четырехнедельной осады, с правом свободного выхода для всех защитников. Как рассказывали очевидцы, падение Чери во многом было предопределено использованием хитроумных боевых машин, которые сконструировал Леонардо да Винчи.
В Риме также происходили сражения, но на дипломатическом фронте. Здесь противоборствовали папа и венецианцы. Грабеж в Сенигаллии окончательно разъярил могущественную Республику, и Сенат от имени пострадавших купцов потребовал у святого отца возмещения убытков и гарантий на будущее. Венеция готова была прекратить нейтралитет и начала постепенно перемещать войска к северным границам Романьи. Дож и Сенат давно старались найти повод, который был бы достаточно веским даже в глазах Людовика XII и мог бы оправдать открытие военных действий против Валентино.
Венеция являлась очень серьезным противником, и герцог понимал, что в случае конфликта ему придется рассчитывать на собственные силы, а не на помощь Франции. Он спешно усилил романские гарнизоны и назначил новых наместников, отвечавших за безопасность и оборону всех городов в его владениях. Кристофоро делла Торре принял командование над Имолой, Фаэнцей и Форли; Иеронимо Бонади стал сенешалем Чезены, Римини и Пезаро.
Фано, Сенигаллия, Фоссомброне и Пергола поручались заботам Андреа Косса, а в Урбино выехал дон Педро Рамирес. Ему досталась самая трудная часть работы, поскольку горное княжество было захвачено, но не покорено. Крепости Майоло и Сан-Лео оставались в руках сторонников Гуидобальдо да Монтефельтро.
Рамирес действовал с методичной непреклонностью. Он взял штурмом Майоло, а затем подавил все мелкие очаги сопротивления. Только после этого его отряды обложили Сан-Лео. Осада продолжалась почти полгода, защитники отбили все приступы и выказали чудеса храбрости, но в конце концов оказались на грани голодной смерти. Двадцать восьмого июня 1503 года комендант Латтанцио приказал поднять белый флаг.
Немалое беспокойство доставляла герцогу и возросшая дипломатическая, а отчасти и военная активность Флоренции. Посол Синьории, Франческо де Нарни, уже посетил Болонью, Сиену и Лукку, предлагая от имени своего правительства заключить четырехсторонний оборонительный пакт против Борджа. Эти города находились под покровительством французского короля и если и не были вполне уверены в собственной безопасности, то по крайней мере могли надеяться, что мысль о Людовике не позволит герцогу обойтись с ними слишком сурово. Впрочем, переговоры вскоре прервались, и до официального союза дело так и не дошло. Все же Флоренция рискнула выделить несколько эскадронов кавалерии на подмогу Пандольфо Петруччи, ибо видеть Сиену под властью сторонника Медичи казалось для Синьории куда меньшим злом, чем соседство со страшным герцогом Романьи. В начале марта 1503 года Пандольфо возвратился в родной город, сопровождаемый флорентийскими наемниками. Подданные не слишком обрадовались его прибытию, но покорились и не протестовали. Возможно, они просто решили дождаться того дня, когда приближение Валентино опять вынудит Петруччи искать спасения в бегстве.
Летом 1503 года на землях церковного государства воцарился долгожданный мир. Поспевая всюду, герцог старательно налаживал хозяйственную и административную жизнь страны. Он устранил угрозу голода, закупив на Сицилии большие партии отборной пшеницы. Корабли с зерном уже разгружались в романских портах. С казнью Рамиро де Лорки жалобы и нарекания на судопроизводство герцога прекратились. Чезаре не посягал на традиционные права и привилегии городов; муниципальные должности по-прежнему оставались выборными. Кроме верховного правителя — сенешаля, — назначался только председатель гражданского трибунала. Согласно обычаю этот пост всегда занимал представитель другого города, не связанный с местными жителями ни родством, ни свойством. Герцог привлекал к себе на службу лучших правоведов Романьи, «мужей, прославленных ученостью, справедливых и одаренных ясным разумом», и щедро оплачивал их труды.