За исключением религиозной, нет ненависти более яростной, чем ненависть политическая, и использование клеветы в политических распрях —дело настолько обычное, что у нас нет никакой необходимости подтверждать это положение примерами из далекого прошлого. Но хотя сам прием универсален, характер пороков и преступлений, приписываемых политическому противнику, меняется в соответствии со взглядами и моральными нормами данного общества и данной эпохи.
Необходимо также учесть, что первые жизнеописания Борджа — отца и сына — создавались уже во время понтификата Юлия II (бывшего кардинала Джулиано делла Ровере), их заклятого врага. Писатели, рассчитывавшие на милость папы, разумеется, не жалели черных красок для характеристики его недругов. Самый известный из этих авторов — флорентиец Гвиччардини. Впоследствии, уже в XVIII веке, Борджа удостоились внимания Вольтера.
Последний, по выражению Рене де Марикура, «не привел никаких доказательств преступных деяний Борджа, и зато в полной мере продемонстрировал на них силу своей непревзойденно грязной фантазии, насыщенной реминисценциями из времен Тиберия, Нерона и Гелиогабала[3].
Многие обвинения, выдвигавшиеся против Борджа были впоследствии документально подтверждены, самые страшные и знаменитые преступления — убийства и грабежи, нарушения клятв и кровосмешение — остались недоказанными. И тем не менее уже не первое столетье сама мысль о необходимости доказательства преступлений кажется совершенно нелепой, когда речь идет об этой семье. Чем сенсационнее выглядит очередной сюжет, выданный за исторически достоверное сообщение, тем с большим восторгом хватаются за него оборотистые романисты и историки-популяризаторы. Обычно никто них не утруждает себя проверкой имеющейся версии, ограничиваясь в лучшем случае оговоркой, что «многие детали еще ждут уточнения в будущем, однако в целом вина Борджа в описанных событиях не подлежит сомнению».
Исследователь, задумавший провести беспристрастное изучение предмета, неминуемо оказывается в невыгодном положении. Ему трудно рассчитывать на доверие читателей — слишком непохожим оказывается истинное лицо его героя на вымышленное, но привычное представление о нем.
Чезаре Борджа вовсе не был ангелом, однако образ этого человека — холодного эгоиста и умелого политика, храброго воина и прекрасного организатора — очень далек от образа опереточного злодея, утвердившегося в литературе.
Всегда бывает полезно проследить истоки того или иного мнения, и в вопросах новейшей истории это обычно не так уж трудно. Другое дело — события, отделенные от нас четырьмя с половиной столетиями. Мы уже упомянули, что первые версии жизнеописания рода Борджа появились в XVI веке, и обстоятельства их создания не способствовали беспристрастности авторов. Затем, уже в XVIII веке, с легкой руки законодателя интеллектуальных мод тогдашней Европы Вольтера появился определенный штамп, перекочевавший в литературу XIX века и вполне устроивший великих романистов — Виктора Гюго и Александра Дюма.
Глупо было бы пытаться умалить заслуженную славу двух крупнейших французских писателей первой половины прошлого столетия, но многочисленные анахронизмы, неточности и просто голословные утверждения, щедро рассыпанные на их страницах, посвященных Борджа, — это факт. Тем большее удивление вызывают ссылки Гюго на историков прошлых времен, из чьих трудов он якобы почерпнул материалы для своей знаменитой трагедии «Лукреция Борджа». Скептикам, которые усомнятся в правдивости его повествования, он рекомендует прочесть книгу Томмазо Томмази и «Дневник» Бурхарда. Последний из названных источников несомненно заслуживает всяческого внимания: записи ватиканского церемониймейстера охватывают почти четверть века — с 1483-го по 1506 год, сделаны очевидцем, а нередко и участником описываемых событий и весьма подробны. Но ознакомление с «Дневником» приводит к удивительному выводу: Гюго явно не читал Бурхарда, хотя и старается прикрыться его авторитетом.
В противном случае, вероятно, автор «Отверженных» не стал бы ссылаться на «Дневник» для подтверждения исторической достоверности «Лукреции Борджа» — ведь события в изложении Бурхарда не имеют почти ничего общего, исключая имена действующих лиц, с той кровавой эпопеей, что предстала в XIX веке глазам французских читателей.
3
Гелиогабал — правильно Элагабал (218—222), римский император из династии Северов. Прозвище получил по имени бога Солнца, почитавшегося в его родном городе — сирийской Эмессе; наследственным жрецом этого бога был будущий император. Правил под именем Марка Аврелия Антонина.