Убийство Авенира, с одной стороны, напоминает деловую формальность: выполнение заранее оговоренных условий закладной или контракта, подписанных и нотариально заверенных у Гаваонского пруда в тот момент, когда опытный воин Авенир остановился и направил свое копье, подобно самураю Куросавы, так, чтобы быстроногий Асаил, на полной скорости напоровшись на древко, сам нанизался на его тупой конец, который воткнулся в живот и вышел на спине.
Но с другой стороны, для царя Давида это происшествие — кроваво-простое в точном и заурядном кодексе племенных понятий — поднимает проблему искусства правления. Для Давида речь идет не об игровой площадке, где молодые самцы пляшут друг перед другом в вычурном, безрассудном балете взаимного уничтожения; и не о жестокой, но справедливой мести солдатской мафии за убийство брата Иоава и племянника самого Давида. Для него это политический вопрос. Теперь Давид просто обязан объединить Израильское и Иудейское царства и как-то найти такое место, где он со всей убедительностью и благопристойностью будет стоять посреди своих подданных, между кровью военачальника Авенира и домом Авенира, с одной стороны, и собственным могущественным военачальником Иоавом, с другой.
Поэтому следующий стих — это публичное объявление или политическое заявление самого Давида. Политическое заявление, выраженное в проклятии:
«И услышал после Давид [об этом] и сказал: невинен я и царство мое вовек пред Господом в крови Авенира, сына Нирова; пусть падет она на голову Иоава и на весь дом отца его; пусть никогда не остается дом Иоава без семеноточивого, или прокаженного, или опирающегося на посох, или падающего от меча, или нуждающегося в хлебе» (II Цар. 3, 28–29).
Опора на посох, очевидно, означает телесную слабость, а все проклятие целиком, как и запугивание Авениром Иевосфея, напоминает категории «первичной орды». Правитель Давид также принуждает Иоава, чью семью он только что проклял, принять участие в ритуале, который мы можем назвать политически просчитанным. При этом Давид, возможно, совершенно искренне переживал происходящее, и его искреннему чувству не могло помешать даже то, что он прекрасно знал: Иоав обязательно заставит Авенира вернуться в Хеврон, захватит его и убьет по законам кровной мести.
«И сказал Давид Иоаву и всем людям, бывшим с ним: раздерите одежды ваши и оденьтесь во вретища и плачьте над Авениром. И царь Давид шел за гробом [его]. Когда погребали Авенира в Хевроне, то царь громко плакал над гробом Авенира; плакал и весь народ» (II Цар. 3, 31–32).
Этим Давид ставит себя выше обыкновенного слабого человека Иевосфея; он также отделяет себя от вспыльчивого Асаила и даже от хитроумного военачальника Авенира, который не придумал способа избежать меча кровной мести. Таким же образом Давид отделяет себя и от своего слуги и адепта Иоава. Царь повел себя, как опытный политик. И чтобы еще яснее и решительнее продемонстрировать свою позицию в деле о смерти Авенира, Давид идет дальше, и этого нельзя ожидать даже от самых лучших политиков — Давид сочинил стихотворение, посвященное убитому военачальнику. «И оплакал царь Авенира:
Смертью ли подлого умирать Авениру?
Руки твои не были связаны, и ноги твои не в оковах,
и ты пал, как падают от разбойников».
(II Цар. 3, 33–34)
Если плач по Саулу и Ионафану был подобен фонтану, то это стихотворение похоже на выгравированный амулет, непонятный и загадочный. Здесь очевидна скорбь о человеке, который не погиб в бою, а был предан; Давид оплакивает беспомощность Авенира, великого воина, ставшего жертвой, однако пассивная жертвенность военачальника в сочетании с обстоятельствами, приведшими к его смерти, слишком напоминают смерть «подлого» (в переводе короля Иакова — «глупца»).
Из дальнейшего повествования мы узнаем, что плач царя и его пост в память Авенира имели успех в обществе:
«И весь народ узнал это, и понравилось ему это, как и все, что делал царь, нравилось всему народу. И узнал весь народ и весь Израиль в тот день, что не от царя произошло умерщвление Авенира, сына Нирова. И сказал царь слугам своим: знаете ли, что вождь и великий муж пал в этот день в Израиле?» (II Цар. 3, 36–38)
А что происходит с Иевосфеем, правителем средних лет, невоинственным и, вполне вероятно, неохотно принявшим трон в свое время тоже сопротивлявшегося, но воинственного и могущественного отца? Теперь, когда сильная личность Авенир мертв, и когда жена Давида Мелхола возвращается к нему, и когда Давид готов занять трон объединенных Израиля и Иудеи, — что теперь происходит с Иевосфеем?