Отдельные талмудисты в своем разгоряченном воображении видели Авессалома великаном. В одном из мидрашей, который цитирует Луис Гинзберг, говорится: «Он был так огромен, что человек, который сам был выдающегося размера, стоя в глазнице его черепа, мог упасть ему на нос». Эта нелепая фантазия отражает ужас набожного ученого перед самой идеей сына, бросающего вызов отцу, который некогда убил великана. Здесь также видна боязнь власти как таковой, присущий культуре меньшинства страх перед исполинскими высшими силами, которые они, может быть, подсознательно ассоциировали с фигурой самого Давида.
Образ огромного глаза символизирует невероятную жадность. Ненасытный взгляд Авессалома обращен на нечто большее и менее определенное, чем кровосмесительное сексуальное желание, прогорающее сразу после удовлетворения, как это случилось с его братом Амноном. Авессалом воображает, что не только потеснит Давида, но и сам станет Давидом.
Авессалом хочет не просто быть любимым; ведь его и так любили, иногда за что-то присущее его природе, а иногда (возможно, как Вирсавию) — вопреки его природе. Задача Авессалома иная — всегда быть первым. Порочность Авессалома не столько в стремлении к привилегиям, сколько в овладевшей им иллюзии, что приятная внешность и удача могут сделать его подобным Давиду; эта иллюзия и связанная с ней изрядная переоценка своих возможностей ведут Авессалома к гибели. В итоге Давид будет скорбеть о судьбе своего сына. Джон Драйден в поэме «Авессалом и Ахитофел» пишет:
В изображении Драйдена Давид разделяет иллюзию Авессалома, что сын — новое воплощение отца. Ни Давид, ни сам Авессалом не видят, что сила духа Давида делает разницу между ними весьма серьезной. Привлекательность Давида — всего лишь случайная и второстепенная деталь. В лице Авессалома люди, которых он приветствует и с которыми он болтает при дворе, откроют рай, но быть привлекательным и популярным не значит быть избранным.
История Давида — это история испорченных отцов, неожиданно властных женщин и непокорных сыновей. В число таких сыновей входит Ионафан, сопротивляющийся Саулу, и негодяи, бросающие вызов приличиям, — сыновья священника Илии, которые (в отличие от образцового помощника Илии мальчика Самуила) присваивают жертвоприношения и спят с женщинами, прислуживающими у входа в шатер. В имени Авессалома содержится тот же слог ав, означающий «отец», что и в именах «Иоав» и «Авенир»; по иронии (даже, пожалуй, излишней) «Авессалом» (Авшалом) означает «отец мира».
Усилив привлекательность своего образа колесницей и пятьюдесятью бегущими перед ней скороходами, Авессалом одновременно работает над созданием своего образа — человека, щедрого к народу; именно поэтому он не гнушается приветствовать тех, кто ожидает царской аудиенции или суда. Большая колесница и коротенькие разговоры у ворот способствуют тому, что Авессалом начинает восприниматься в народе как сочетание двух разных типов лидера, хотя есть еще и недостижимый для него третий тип.
Один тип лидера ведет себя так, будто рожден править: он повелевает, поскольку именно так воспитан, как, к примеру, Моисей, выросший во дворце египетского фараона, или Соломон, любезный царский сын, которого фортуна целовала в губы во всех его начинаниях. Смотря на лицо короля Лира, Кент видит в нем властность и говорит, что желает следовать за королем. Подразумевается, что царственный Лир родился быть властным, как мы рождаемся с носом и подбородком.
Лидер второго типа получает власть не по наследству, властность не отображена у него на лице и не играет в крови; он шагает во власть из простонародья. Такой лидер весьма похож на нас самих, он даже как будто знает нас лучше, чем мы сами, его характеризует какой-то дар, который, возможно, есть и у нас, но у него он присутствует в героическом избытке. Таковы могучий забияка Самсон, опытный воин Иисус Навин, процветающий патриарх Авраам, верный силач Беовульф. Возможно, что-то в этом духе и было (или казалось, что было?) у Авессалома, предлагавшего свои услуги в качестве судьи; но это качество оказалось растрачено в безразличном насилии, когда он сжигал ячменное поле, мстил за изнасилование Фамари, обращал в бегство напуганных братьев, каждого на своем муле.