Объяснения исследователей представляют собой невнятные и неубедительные теории. Среди них «культовые» табу на подсчет людей, страх перед налогами и ассоциирование переписи с призывом на военную службу. Ни одна из этих ученых спекуляций не соответствует идее переписи как сатанинского деяния, описанного в Книге Паралипоменон. А перепись прямиком ведет к своего рода аду — чуме, которая продолжается, пока сам Господь не начинает сожалеть о ней, потому что она вызвала десятки тысяч смертей и привела к «исчислению» смертей — «и умерло из народа, от Дана до Вирсавии, семьдесят тысяч человек» (II Цар. 24, 15). Возникает своего рода парадокс, перепись мертвых.
Сначала Давид хотел провести перепись без какой-либо очевидной причины, а потом просил прощения за это желание — мотивы как для начала этого предприятия, так и для раскаяния одинаково ничтожны. Господь тоже ведет себя загадочно и порой даже так, что в любом ином случае, если бы дело не касалось божества, мы, вполне возможно, назвали бы такое поведение безрассудным. Внезапная развязка этой истории так же нелогична, как непонятно ее начало.
Здесь, однако, сама туманность происходящего становится фоном, на котором ярче проступает облик Давида. Зачем этот когда-то шустрый юноша, а затем опытный боец, великий поэт, царственный прелюбодей, убитый горем отец, объединитель царств предпринял перепись? Зачем ему впоследствии изображать, как горько он сокрушается о собственном начинании, — такое впечатление, что перед нами капризный правитель, подчиненный столь же капризному божеству?
Дело, вероятно, в том, что объединитель царства, поэт, победоносный, находчивый и несовершенный правитель воплощает в себе глубокие перемены, связанные с трансформацией закамуфлированной, неупорядоченной, недоступной, полной запретов и табу племенной культуры в видимую, просчитанную, открытую цивилизацию, воплощенную в Городе Давида, которая должна быть подтверждена описью, составленной центральной властью. Поэтому перепись согласуется с быстрым движением от скинии к Храму. Неясность и неопределенность фиксирует изменения, тревожные показатели скорости.
Как основание Иерусалима в качестве центральной точки притяжения делает царство Давида осязаемым, так и перепись придает те же характеристики создаваемой новой духовной реальности. Тревожность рассказа демонстрирует озабоченность тем фактом, что Давид якобы хочет изменить саму природу евреев и уж точно их способ общения с Господом. В отличие от царя Саула в прошлом и царя Соломона в будущем, царь Давид изменяет мир.
Проблема переписи не узкорелигиозная, она связана прежде всего не с гневом Бога или лукавством Сатаны, где Давид — лишь пешка; это проблема скорее политическая и в чем-то теологическая, она проистекает из успехов царя Давида в изменении прежнего уклада жизни. Его свершения на пути централизации бросают тень на старое племенное руководство, прежние представления о пророках и даже на привычные функции ковчега и скинии. Давид, задумавший построить Храм, одновременно создает новую политическую реальность и новый образ бытия.
Дипломатические браки и военные победы Давида привели к созданию своего рода империи, расположенной на территории от Нила до Евфрата и включающей всевозможные народы и племена. В Иерусалиме, Городе Давида, возникли армия, двор и сословие бюрократов, принадлежащих только к столице, а не к тому или иному племени. Кто-то был из еврейских колен, кто-то из других племен, но теперь они все вместе представляли царя в Городе Давида. Царь Саул демонстрировал свою власть, рассылая куски разрубленной скотины; власть царя Давида проявляется в городе, который он основал, и в Храме, который задумал Давид и построил его сын царь Соломон.
Такие изменения не могут не столкнуться с определенным сопротивлением. Когда трусливый Савей, сын Бихри, поднял свой мятеж, он пользовался неким успехом, потому что мятежный крик, прозвучавший в ответ на трубный глас, пробудил чувство племенной общности: «Нет нам части в Давиде, и нет нам доли в сыне Иессеевом; все по шатрам своим, Израильтяне!» Савей происходит из колена Вениамина, как и Саул, но смысл его призыва — не в верности Вениаминитянам и еще менее — дому Саула; это обращение к идее племени, как такового: «Все по шатрам своим». Идентификация Давида как «сына Иессеева» — это попытка низвести его к истокам, игнорируя новую реальность Иерусалима. Город Давида, отторгнутый у иевусеев, живших в этом месте до всех филистимских и еврейских племен, не принадлежит никакому племени, и те, кто собирается вокруг своих шатров, отвергают его.