Бабушка, напротив, сохраняла полное спокойствие - это был хороший урок для всех нас и прежде всего для меня. Она была очень приветлива с Пегготи, за исключением тех моментов, когда я нечаянно называл ее этим именем, и держала себя так, словно была дома, хотя я хорошо знал, как неуютно она чувствует себя в Лондоне. Спать она должна была на моей кровати, а я должен был лечь в гостиной, оберегая ее покой. Она считала крайне важным находиться поблизости от реки на случай пожара и в этом отношении, как мне кажется, была довольна.
- Трот, милый, не нужно! - сказала она, увидев, что я приготовляю напиток, который она обычно пила перед сном.
- Как, бабушка? Ничего не нужно?
- Вина не надо, дорогой мой. Эля.
- Но у меня, бабушка, есть вино. И вы всегда смешивали вино с водой.
- Сохрани его на случай болезни. Нельзя тратить вино попусту, Трот. Принеси мне эля. Полпинты, - сказала бабушка.
Мистер Дик, мне кажется, чуть не упал в обморок. Бабушка была непреклонна, и я сам пошел за элем. - Этим удобным случаем воспользовались Пегготи и мистер Дик, чтобы отправиться в мелочную лавку, так как было уже поздно. Я расстался с ним, беднягой, когда он с огромным змеем за спиной стоял на углу улицы, - поистине памятник человеческой скорби.
Когда я вернулся, бабушка ходила по комнате и теребила оборку ночного чепца. Я подогрел эль и по заведенному порядку поджарил гренки. Когда все было для нее приготовлено, она тоже была готова, - на голове у нее был ночной чепец и подол капота подобран на колени.
- Мой милый, это гораздо лучше, чем вино, - сказала бабушка, проглотив полную ложку приготовленного питья. - И для печени полезнее.
Кажется, мой вид свидетельствовал, что я в этом не уверен, так как она добавила:
- Та-та-та, мой мальчик! Если все дело ограничится тем, что нам придется пить эль, будет превосходно.
- Я бы и сам так думал, бабушка, если бы это касалось меня, - сказал я.
- А почему же ты так не думаешь?
- Потому что вы и я разные люди, - ответил я.
- Глупости, Трот! - отрезала бабушка.
Бабушка продолжала прихлебывать с ложечки горячий эль, макая в него гренки с большим удовольствием, в котором не было ни капли притворства.
- Трот, как правило, я не люблю новые лица, - продолжала бабушка, - но твоя Баркис мне нравится.
- Эти слова для меня дороже золота, - сказал я.
- Какой странный мир! - заметила бабушка, потирая нос. - Я не в силах понять, как могла появиться на свет женщина с такой фамилией. Казалось бы, легче родиться с фамилией Джексон или какой-нибудь другой в этом роде.
- Возможно, что она с этим согласна. Но это не ее вина, - сказал я.
- Допускаю, что так, - сказала бабушка, по-видимому не очень довольная тем, что приходится соглашаться. - И все-таки это очень неприятно. Правда, теперь она Баркис. В этом есть некоторое утешение. Баркис любит тебя больше всех на свете, Трот.
- Она готова сделать все, чтобы это доказать, - сказал я.
- Да, пожалуй, все, - подтвердила бабушка. - Подумай только: эта глупая женщина умоляла меня взять часть ее денег, потому что у нее их слишком много. Вот дурочка!
Она прослезилась от умиления, и слезы закапали в горячий эль.
- Я никогда не видела более нелепого существа, - сказала бабушка. - С первой же минуты я поняла, что она самое нелепое существо, поняла, как только увидела ее с этим несчастным младенцем - с твоей матерью. Но в ней, в Баркис, есть много хорошего...
Притворившись, будто смеется, бабушка провела рукой по глазам. Покончив с этим, она снова вернулась к своим гренкам и к нашей беседе.
- Ах, господи помилуй, - вздохнула она. - Мне все известно, Трот. Когда вы ушли с Диком, Баркис мне все рассказала. Мне все известно. Понятия не имею, на что могут надеяться эти несчастные девушки. Лучше было бы им разбить себе голову... об... об каминную доску... - закончила она.
Должно быть, созерцание моей каминной доски подсказало ей эту идею.
- Бедная Эмили! - сказал я.
- Ох! Не говори мне, что она бедная! - отозвалась бабушка. - Прежде чем причинить всем столько горя, она должна была как следует подумать! Поцелуй меня, Трот. Как жалко, что тебе так рано довелось приобрести жизненный опыт.
Когда я потянулся к ней, она уперлась стаканом мне в колено, чтобы удержать меня, и сказала:
- О Трот, Трот! Так, значит, ты воображаешь, что влюблен?
- Воображаю, бабушка! Я обожаю ее всей душой! - воскликнул я, так покраснев, что дальше уж некуда было краснеть.
- Ну, разумеется! Дора! Так, что ли? И, конечно, ты хочешь сказать, что она очаровательна?
- О бабушка! Никто не может даже представить себе, какова она!
- А! И не глупенькая? - осведомилась бабушка.
- Глупенькая?! Бабушка!
Я решительно уверен, что ни разу, ни на один момент мне и в голову не приходило задуматься, глупенькая она или нет. Конечно, я отбросил эту мысль с возмущением. Тем не менее она поразила меня своей неожиданностью и новизной.
- Не легкомысленная? - спросила бабушка.
- Легкомысленная?! Бабушка!
Я мог только повторить это дерзкое предположение с тем же чувством, что и предыдущее.
- Ну, хорошо, хорошо... я ведь только спрашиваю, - сказала бабушка. - Я о ней плохо не отзываюсь. Бедные дети! И вы, конечно, уверены, что созданы друг для друга и собираетесь пройти по жизни так, словно жизнь пиршественный стол, а вы - две фигурки из леденца? Верно, Трот?
Она задала мне этот вопрос так ласково и с таким видом, шутливым и вместе с тем печальным, что я был растроган.
- Бабушка! Я знаю, мы еще молоды и у нас нет опыта, - сказал я. - Я не сомневаюсь, что мы, может быть, говорим и думаем о разных глупостях. Но мы любим друг друга по-настоящему, в этом я уверен. Если бы я мог предположить, что Дора полюбит другого или разлюбит меня, или я кого-нибудь полюблю или разлюблю ее - я не знаю, что бы я стал делать... должно быть, сошел бы с ума!