В ночь перед боем Медведев, бывший порученцем при комиссаре дивизии, прибыл на передовую с пакетом и остался там. После полуночи красноармейцы привели пленного — захватили в конной разведке. Пленный сообщил, что в районе станции действуют офицерские части Булак-Балаховича. Прямым ударом опрокинуть их было трудно. К тому же позиция у белых оказалась выгодная — за железнодорожной насыпью. Тогда Медведев предложил с небольшой группой красноармейцев пробраться в тыл к противнику и во время атаки внезапно ударить сзади, вызвать панику.
Чтобы пересечь насыпь, пошли в обход километров за десять. Темень была непроглядная. Моросил дождь. Едва подошли к насыпи, как с обеих сторон появились верховые.
— Кто такие? Что надо? — простуженным голосом спрашивал офицер, низко наклоняясь с седла.
— Железнодорожники! Ремонтная бригада,— неожиданно для самого себя сказал Медведев.
— Пошли на станцию, там разберемся! — приказал офицер.
Их окружили и повели.
— Посмотри-ка, какие это такие ремонтники тут шляются по путям? — говорил, видимо, изрядно продрогший офицер дежурному по станции.— Живее, живее, чего копаешься!
Тот не спеша подносил фонарь к лицу каждого задержанного, молча вглядывался.
— Ну, узнаешь? — торопил офицер.
Медведев весь напрягся, готовясь рвануться.
— Конечно, узнаю,— спокойно сказал дежурный,— наши.
— Запереть до утра на станции, чтобы не шатались ночью! — заорал офицер.— Без меня не выпускать. Утром сам с ними поговорю! Головой отвечаешь!
Их втолкнули в какую-то темную комнату, заперли. Слышно было, как, чавкая по грязи, ускакал разъезд. А через полчаса дверь приотворилась, и кто-то громким шепотом позвал:
— Товарищи! Тут нас несколько человек — железнодорожники. Поговорить нужно...
Медведев, через много лет рассказывая боевым товарищам-партизанам об этом эпизоде, с удовольствием вспоминал, какую хорошую речь он тогда сказал железнодорожникам. Он говорил о своей родной Бежице, о заводе, о своем детстве, о революции — обо всем, что составляло его жизнь. С кем же вы, товарищи железнодорожники?
Через полтора часа Медведев вывел со станции вдвое выросшую группу. И когда наши пошли в атаку, в тылу у белых ударили винтовки, загремело «ура-а!»
Весь день шел бой. Трижды Медведев вместе со всеми поднимался в атаку. И все-таки станция была взята. И Медведев по приказу командира бригады своей рукой написал на щите указателя новое название, сохранившееся и поныне: «Струги Красные».
В начале декабря Медведева свалил сыпной тиф. Почти два месяца провалялся он на соломенном тюфяке в тифозном бараке. Едва стал поправляться, как заболел брюшным тифом.
Худой — кожа да кости, шатаясь от слабости, вошел он в родной дом майским утром тысяча девятьсот двадцатого года. Мать охнула, бросилась к нему. Соседки собрались поглядеть, попричитать. Лет двенадцать назад еще жива была соседка Медведевых — она рассказывала мне об этом появлении Дмитрия:
— Как с того света! Изглодала его война. Мать, Ольга Карповна, ему щей горяченьких несет, молочка. А он только глазами блеснет — некогда, мать, в Брянск еду, к Александру — бандитов ловить! И ускакал!
В тот же день Дмитрий написал два заявления о приеме в партию и о зачислении сотрудником ЧК. В списке комячейки Брянской губчека от 25 1920 года Дмитрий Медведев числится под номером 61.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В двадцатом году Брянск был буквально осажден бандами. Лавочники открывали свои заведения на считанные часы и уже к обеду гремели шторами, хлопали ставнями, торопливо, с оглядкой, лязгали амбарными замками и уходили в задние комнаты - отсиживаться без света до утра. На улицах было пустынно, и по ночам то и дело раздавалось отчаянное «карау-ул!» Иногда хлопали и пистолетные выстрелы. А через четверть часа начинали уныло и долго перекликаться милицейские свистки — милиции было мало, и вооружена она была кое-как. Самооборону же по-настоящему организовать было не просто — наиболее сознательные и активные рабочие вступали в коммунистические отряды и уходили на польский фронт.
Контрреволюционные элементы, пользуясь трудностями с продовольственным снабжением, раздували недовольство среди несознательной части рабочих и даже организовали на бежицком заводе забастовку.
19 июня в Николаев из Бежицы отправился маршрутный поезд с представителями рабочих брянских, бежицких и радицких заводов для организованной закупки продовольствия. А 3 июля в Брянскую ЧК поступило заявление одного из рабочих о безобразиях и злоупотреблениях, которые творил комендант поезда во время поездки. Комендант, взяв с собой в купе классного вагона гармониста, женщин и спирт, всю дорогу пьянствовал. Около него все время вертелся разбитной парень в матросском бушлате, подзадоривал его и непрерывно поил. В Николаеве оказалось, что из 173 пассажиров только 34 имеют официальные документы на право закупки продовольствия. «Матрос» с группой пассажиров, которых, как выяснилось, никто из рабочих не знал, взял паровоз и вагон и с пьяным комендантом уехал куда-то на двое суток. После этого они пригнали вагон, набитый продуктами. Позже выяснилось, что «матрос» со своей бандой в окрестных селах выменивал продукты на оружие. При возвращении, на последнем перегоне перед Бежицей, ночью этот самый вагон был отцеплен и тайно выгружен. При этом бесследно исчезли «матрос» и его свита.
Через несколько дней бежицкие анархисты организовали митинг рабочих, после которого раздавали сало и сыр. А еще через день шестнадцатилетняя Оля, дочь хозяйки, у которой Дмитрий снимал комнату, прибежала домой в слезах. Она была на молодежном литературном вечере. Вдруг в зал вошла группа вооруженных людей. Кудластый человек с бледным, как мел, лицом, закутанный в красный плащ, подошел прямо к ней и, сверля ее сумасшедшими глазами, произнес громко:
— Поклон братьям Медведевым!
И протянул из-под плаща руку. Оля завизжала и в ужасе бросилась прочь — это была рука трупа. Человек в плаще обошел присутствующих, двум или трем сунул отрубленную мертвую руку и вместе со своей охраной стремительно вышел. Оля успела заметить под красным плащом матросский бушлат.
Дмитрий стал замечать, что за ним следят: то сзади упорные шаги да тень метнется в подворотню, то бродяжка какой-то полдня шатается под окном. А однажды, когда он возвращался под вечер из Бежицы верхом — опрашивал там участников продовольственной экспедиции,— на полдороге, у Соловьиного перевоза, засвистели пули. Из кустов на дорогу выскочили трое с обрезами. Дмитрий пришпорил лошадку. И та бы вывезла — добрая была кобыла Машка, да пуля достала. Он выпростал ногу из-под убитой лошади и стал отходить, отстреливаясь. Спасли густой кустарник и темнота, и еще то, что с детства тут все тропинки знал...
Д.Н.Медведев. Начало 20-х годов.
...— Выгнали нас, батюшка! Ночью явились, содом учинили и выгнали. Куда убогим податься? — причитала старушка, стоя перед Дмитрием в комнате губчека.— Кто ж защитит, если не законная власть? Мать-игуменья и послала: иди, говорит, в чеку, зови на супостатов.
Дмитрий с детства помнил рассказы про этот старый женский скит, стоявший в лесной чаще под Дубровкой. Туда собирались убогие, одинокие старухи. Жили подаянием да тем, что плели на продажу лапти и рогожные кули. Богатые монастыри их знать не хотели. Молились старухи истово, отстаивая многочасовые службы в своей деревянной молельне. Иногда тут же на молитве валились замертво. И хоронили друг друга в ветхой ограде. Этот странный, призрачный мирок пугал воображение мальчишек, и они, бродя по лесу, далеко обходили почерневшие столетние срубы с крошечными оконцами. Может быть, поэтому Дмитрий не знал туда дороги. Но он сразу подумал: наверное, банда «матроса» там.
— Проведете нас в скит, бабушка?
— И проведу! — неожиданно лихо ответила старуха.
— А стрелять станут?
— И-и, что мне, батюшка, и так чужой век заживаю.
Удалось собрать человек пятнадцать. Старуха ловко забралась в повозку и без всякой опаски устроилась на винтовке, которую возница положил за облучком на сено. Всю дорогу она по-сорочьи вертела головой, с любопытством разглядывая конных чекистов. А когда по указанной ею дороге заехали в дремучую чащу, вылезла из повозки и решительно объявила: