— Ах, ах, какой пассаж! — в тон ему ответила Оля и побежала собираться. (Она уже несколько раз помогала Дмитрию в его делах и понимала его с полуслова.)
На мой вопрос, не было ли в этой шутке доли правды, Ольга Николаевна покачала головой и с легким вздохом сказала:
— А, милый, сорок лет ведь прошло... Нет, нет, влюблена я не была. Но... разве мог он не нравиться мне, девчонке,— стройный, красивый, с гордо посаженной головой, с открытой манерой разговора, с его добротой и смелостью и железной сдержанностью в минуты опасности или гнева... Он всегда говорил со мной полушутя, как с маленькой.
Они подъехали к зданию вокзала в санях, в которых пулемет был прикрыт сеном. Влюбленные не привлекли ничьего внимания. Дмитрий отвел Олю в зал ожидания, усадил в уголке и пристроил рядышком увесистый сверток. И ушел. Через некоторое время возле Оли на полу расположились человек пять мешочников. Они грызли сухари и тихо переговаривались. Оля с опаской поглядывала на их рваные полушубки и грязные шинели, вероятно, кишевшие насекомыми. Два или три раза через зал прошел человек в добротном городском пальто и меховой шапке, острые глаза его быстро и внимательно обегали всех, скользнули по Оле, по мешочникам, по бабам с детишками, сидящим на своих узлах и мешках. Снова появился Дмитрий, подошел к Оле, почему-то страшно рассердился на мешочников и громко потребовал, чтобы они отодвинулись. Те молча и безропотно отползли. Дмитрий сел рядом с Олей, заботливо поправил на ней платок и еле слышно сказал:
— Если будет стрельба, оставайся на месте. Я сани отгоню тут недалеко. Скоро вернусь.
Оля снова осталась одна. Было жутко и весело. Вдали затяжно прогудел паровоз. В зале все закопошились. К перрону тяжело подошел состав. Мешочники поднялись и, толкаясь, двинулись к выходу на платформу. На мгновение они скрылись в облаке пара, ворвавшемся в открытые двери. И тут раздался дикий женский визг. Когда пар рассеялся, Оля увидела, что мешочники борются с человеком в городском пальто. Тот сопротивлялся молча и с неожиданной силой. Сквозь толпу проталкивались еще какие-то люди. Потом человека в пальто увели, а «мешочники» с пистолетами в руках стояли у всех дверей и проверяли каждого, кто проходил.
Дмитрий вернулся за Олей. На улице она увидела небольшой обоз саней, в которых лежали связанные люди. Дмитрий подогнал свои сани последними, посадил Олю. Тронулись.
От станции до Брянска нужно было проехать километра три по чистому полю. Вскоре их стали догонять какие-то всадники. Вот и пули засвистали над головой. Как ни нахлестывали чекисты, обозные лошадки не прибавляли шагу, расстояние между ними и преследователями все сокращалось.
— Отбить хотят! Оля, управишься? — проговорил Дмитрий, передавая ей вожжи, и повалился назад в сани.
Почти тотчас сзади застучал пулемет. Через несколько минут под копытами лошадей загремели доски Черного моста, И скоро уже сани понеслись по широкой Московской улице прямо к зданию губчека.
Только потом Дмитрий рассказал Оле: письмо Юзефа с помощью чекистов, хоть и с опозданием, дошло по назначению. Оказалось, что через «матроса» белополяки поддерживали связь с деникинцами, осевшими в этих местах после отступления белых. Бывшие офицеры обзавелись фальшивыми документами, пристроились на службу. Руководил ими некий Александров, в прошлом штабс-капитан. От Юзефа заговорщики получили задание взорвать железнодорожный мост через Десну. В тот день они и съехались к намеченному часу на железнодорожную станцию Брянск-Пассажирский. Встречать их прибыл из Орла сам штабс-капитан.
В свертке, рядом с. которым Оля так беспечно сидела на вокзале, были гранаты. К счастью, все обошлось сравнительно благополучно.
Военные действия на польском фронте прекратились. Но Пилсудский продолжал интриговать, плести заговоры и потрясать оружием, устраивая провокацию за провокацией.
Однажды из Москвы сообщили: через Брянск проследует в варшавском поезде польский дипломат, который, по всей вероятности, попытается провезти с собой через границу агента с фальшивыми документами. Есть подозрение, что проводники подкуплены. Нужно сесть в поезд и в дороге снять агента.
Дмитрий Медведев решил сразу познакомиться с дипломатом. Он спокойно вошел в чужое купе и стал деловито размещать многочисленные дорожные свертки. Двое мужчин, сидевших друг против друга, с удивлением наблюдали за его действиями. Они обменялись несколькими словами по-польски, и один из них, постарше, с бородкой, встал и с сильным акцентом сказал:
— Пшепрошам, пан обманулся, тутай дипломатичне купе.
В тот же миг в купе буквально влетел проводник.
— Чего лезешь? Чего надо? А ну, вылазь!
Медведев с достоинством протянул свой билет.
— Попрошу не тыкать и не кричать. Место мое.
Проводник с недоумением уставился на билет.
— Как же так? Купе оплачено. Господин дипломат и ихний камердинер...— И вдруг сообразил: — Так у тебя ж вагон другой, тюря! Соседний.
Медведев укоризненно покачал головой и стал собирать свертки.
— Прошу извинить! И на старуху бывает проруха.
Дипломаты согласно закивали головами.
В тамбуре соседнего вагона у открытого окна курил коренастый крепыш в пиджаке и картузе. Дмитрий остановился прикурить. Глядя в окно, проговорил:
— Двое. Камердинер. В телеграмме про камердинера ни слова.
— Может, забыли?
— Проверим.
Дмитрий пошел в купе, крепыш остался в тамбуре. Через два часа они поменялись местами. Стемнело. По коридору прошел проводник, засветил в фонарях свечи.
Часов в девять вечера Дмитрий постучал в дипломатическое купе.
— Извините, я, кажется, забыл здесь свои вещи... В щель двери протиснулся оставленный Дмитрием сверток, за ним появилась голова камердинера.
— Цо еще?
Дмитрий увидел, как в глубине купе дипломат, сам стеливший себе постель, замер, из-под руки глядя на дверь. Дмитрий, извиняясь, помахал рукой, но потерял равновесие, покачнулся и, ловя опору, схватился за камердинера.
— А, пся крев!
Бородка таинственного пассажира осталась в руках у Дмитрия. В то же мгновение его сильно ударили по голове. Но крепыш Никита Кузнецов был уже рядом.
У самой границы были ссажены и под конвоем отправлены в Москву и «камердинер», и оба проводника. Спасая себе жизнь, «камердинер» выдал все свои связи...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В морозный декабрьский день 1920 года от Курского вокзала в Москве отошел состав. По зову партии добровольцы-чекисты ехали в Донбасс.
Восстановление Донбасса — одна из первостепенных народнохозяйственных задач. Дзержинский обратился к чекистам: очистить Донбасс от банд, дать возможность рабочим отремонтировать и пустить шахты, обеспечить стране уголек. Среди добровольцев — начальник особого отдела Брянской губчека Дмитрий Николаевич Медведев.
Вероятно, здесь можно было бы написать: так кончилась юность, кончилось учение, начались годы странствий. Но в жизни Дмитрия Медведева не было таких этапов, таких водоразделов. Жизнь его была сплошной. Всю сознательную жизнь он участвовал в борьбе своего класса — подростком, юношей, зрелым мужчиной — до последнего удара сердца. Всю сознательную жизнь он учился. Учился познавать мир — природу, людей, законы жизни человеческого духа и человеческого общества. Всю сознательную жизнь он собирал в душе своей теплоту человеческой любви и щедро отдавал это тепло людям...
На дорогу каждому было выдано по фунту хлеба и по ржавой селедке. Едва отъехали, во всех купе сразу же началось пиршество — селедка, хлеб и кипяток — что может быть вкуснее! Стали знакомиться, рассказывать о том, кто, где и как работал. Немало было, конечно, и «охотничьих» рассказов. И неопытные девятнадцатилетние юнцы, раскрыв рты, с благоговением слушали умудренных житейским опытом «стариков», которым было уже по двадцать два — двадцать три года. Переходили из купе в купе. То из-за одних дверей, то из-за других слышались взрывы смеха. Зазвучала гитара. Тогда открыли все двери и всем вагоном завели песню.
В купе, где находился Медведев, заглянул высокий человек в длинной кавалерийской шинели, протянул жестяную кружку.