Он горько смеется.
– И это говорит одна из самых богатых женщин Манхэттена.
Я поворачиваюсь и кладу руку на его плечо, но он отстраняется. – Не суть. Есть вещи, которые происходят определенным образом, и пока я не прорвусь через эту преграду, я буду никем. А когда прорвусь, все изменится. Я отвезу тебя в хорошие места, куплю дорогую одежду.
– Я не хочу вещи, Энтони. Я хочу тебя.
Он переворачивается и смотрит мне в глаза.
– Ты сейчас так говоришь, но когда придется жить в маленькой квартирке, носить одежду из Уол-март[4], не думаю, что тебе это понравится. Я ел Чириоз[5], стараясь преуспеть. Не хочу, чтобы ты приносила такие же жертвы. Позволь мне сделать это и прекрати волноваться. И если ты хочешь разорвать наше соглашение об игрушках...
Мое лицо краснеет.
– Нет, мы сохраним нашу договоренность. Никаких игрушек, только мы.
– Это моя девочка, – он щипает меня за щеку. – Жди меня и помни, что и я тебя жду, – затем он отворачивается и проваливается в сон, оставляя меня с тяжелым грузом совести.
Ненавижу, когда он прав. Не уверена, чем вызвано его правило «без игрушек», но выглядит романтичным, когда я соглашаюсь. И затем опять, у нас секс лишь раз в месяц, а в квартире мы находимся вместе больше раза в месяц. Я умираю со скуки и сильно по нему скучаю.
Вот почему Пит добрался до меня. С такой мыслью я чувствую себя лучше и проваливаюсь в сон.
Глава 8
УБОЙНАЯ ВЕЧЕРИНКА МАРТИ
17:58
К моменту, как добираюсь домой, я готова вытащить из задницы эту палку и бросить в Саут Бэй[6]. С моей удачей, золотой ретривер принесет ее обратно.
Перестань, Джина! Немного расслабься. Я встряхиваю плечами и закрываю глаза. На мгновение я кто– то другой, кто– то, кого я глубоко внутри похоронила. Я редко встречаюсь с ней. Она не балерина и не идеальный ребенок. Она – это я.
Уголки моих губ образуют улыбку, и я беру расческу. Держа ее у рта, как импровизированный микрофон, я начинаю тихо напевать, как маленькая христианская девочка. Делая глубокий вдох, я выбираю песню, которую могу воспроизвести более– менее прилично.
Есть много песен о выживании, но только одна разжигает во мне огонь. Пальцы сжимают импровизированный микрофон, и я позволяя пульсу бешено биться, наконец, отпускаю внешнюю оболочку и громко напеваю слова песни.
Я пою, словно мне плевать, что кто-нибудь услышит, прислуга уже в любом случае знает мой секрет, что я не так совершенна, что поступаю, как кто– то другой. Они также знают, что у меня нет музыкального слуха, у меня его нет на сто процентов. Описать мое пение легко – представьте кошку, застрявшую на флюгере посреди торнадо. От этой мысли я хихикаю.
И тут заходит в комнату мама, словно я пятилетняя девочка, играющая со спичками.
– Джина, какого черта? – мама замолкает, оглядывая мою комнату.
Я одета в лифчик и трусики, волосы накручены на бигуди, щетка у рта. Музыка ревет, когда она забегает в комнату, и ей открывается вид на мои попатанцевальные движения. Ее хихиканье отрезвляет меня, и я кружусь слишком быстро. Щетка пролетает через всю комнату, отскакивает от изголовья кровати и с глухим стуком ударяется прямиком об стену.
Мама моргает, на ее лице веселая улыбка.
– Не думала, что тебе нравится рэп.
Я хватаюсь за халат и стягиваю его.
– Это не рэп, мам. И ты могла бы постучать. Правда.
– Потому что ты могла делать что– то смущающее? – она застенчиво улыбается и прогуливается по моей большой комнате. Несколько лет назад мама выбрала бледно– голубые стены и белую отделку комнаты. Шелковые простыни, бархат в изголовье кровати и антикварный французский шкаф – все было выбрано ею. Мне даже не нравится синий… если это не Пит Ферро. Я вздрагиваю. Откуда эта мысль?
Мама принимает мою дрожь за раздражение. Она садится на мою кровать и смотрит на меня.
– Итак, ты наконец– то достигла этапа бунтарства. Самое время.
– Это ар-н-би!
– Знаю, но обычно, когда я захожу сюда, ты слушаешь Шопена или стоишь на пуантах. Я не привыкла видеть тебя в причудливых трусиках, трясущей своей задницей, – говорит она невозмутимо, без тени юмора.
От удивления я открываю рот и пронзительно кричу:
– Моей задницей?
Она выгибает одну совершенную бровь.
– Никогда не была уверена, что означает упоминание чьей– то груди или ягодиц. Разве я неправильно использую выражение?
Это меня смешит. Она может играть в эту игру с папой, но не со мной. Я бросаю в нее подушку.