М. Я. Басина
Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей
Накануне отъезда
Федору впервые в жизни предстояло совершить столь длительное путешествие. До десяти лет он из родной Москвы никуда не выезжал. Когда же ему исполнилось десять, отец его — штаб-лекарь Михаил Андреевич Достоевский — купил в Тульской губернии маленькую деревеньку. С той поры мир, окружавший Федора, несколько расширился — начали ездить весной в Даровое.
Мальчик любил эти поездки, ждал их с нетерпением. Дорогу проделывали за два дня в собственной поместительной, как дом, кибитке, которую приобрели у купцов, возивших в ней товары на ярмарку — «к Макарью». И на своих лошадях. За кучера брали мужика Семена Широких, считавшегося лучшим «наездником», знатоком и любителем лошадей.
Эти поездки приводили Федора в восторженное состояние. С разрешения папеньки он устраивался рядом с Семеном и с высоты облучка жадно и неотрывно глядел на дорогу, на новые места, приветно открывавшиеся взору. На каждой остановке спрыгивал, чтобы обежать окрестности. И на его бледном веснушчатом лице от радостного волнения проступали пятна румянца.
Так бывало в детстве. А теперь? Хотелось ли ему отправиться в Петербург? Хотелось. Они с братом Михаилом рвались к новой жизни, несмотря на то, что карьера военных инженеров, которую избрал для них папенька, мало что говорила их уму и сердцу. Михаил сочинял стихи, Федор пробовал писать прозой. Но отец считал «бумагомарание» занятием пустым и неверным; иное дело — военный инженер. И все же юношей манил Петербург. Со смертью маменьки семейственная жизнь утратила для Федора всякую привлекательность. Дом их осиротел, опустел, и вскоре — так складывались обстоятельства — его все равно предстояло покинуть. Семья другого лекаря поселится в их тесной квартире во флигеле Мариинской больницы, другие дети будут спать в темной, отгороженной от передней комнате, где спали они с Мишей, с тех пор как помнят себя.
После недавней смерти маменьки папенька чуть ума не решился. Няня Алена Фроловна шепнула, что отец нехорош: разговаривает, как с живой, с покойницей Марией Федоровной, долго ли до беды…
Михаил Андреевич действительно оказался на грани безумия. Он и при жизни жены часто хандрил, пребывал в угрюмом и раздражительном расположении духа, а ныне, оставшись один с семью детьми, из которых младшей, Сашеньке, едва минуло полтора года, совсем потерялся.
Он не роптал, лишь вопрошал мучительно: «Каюсь, Господи, — грешен. От тебя не таюсь. Не однажды одолеваем был бесом сребролюбия и гордыни. Но дети, ангельские души, невинные младенцы… За что они лишены попечительнейшей из матерей?»
Только теперь в полной мере осознал Михаил Андреевич, чем была для него покойная жена, что он потерял со смертью ее. Добрая, жизнерадостная, общительная, Мария Федоровна одна в целом свете горячо любила своего угрюмого мужа, ценя то хорошее, что открывалось ей в нем. Жилось с ним нелегко, но она жалела его, старалась успокоить, ободрить, отвратить от вечно мучивших его подозрений и предчувствий. «Да скажи мне, душа моя, — писала она Михаилу Андреевичу из деревни, — что у тебя за тоска такая, что такие за размышления грустные и что тебя мучает, друг мой. У меня сердце замирает, когда воображу тебя в таком грустном расположении. Умоляю тебя, ангел мой, божество мое, береги себя для любви моей, вспомни, что я хотя и в разлуке с тобою, но боготворю, люблю тебя, единственного моего друга, более моей жизни. Дети нас любят и мы счастливы ими, чего же нам больше — богатства? Да составит ли оно наше счастье? Друг мой, умоляю тебя, отбрось все печальные думы…»
И вот ее не стало. Как тут было не впасть в совершенное отчаяние? А надо было жить, устраивать дела, заботиться о детях. Кое-как переломив себя, Михаил Андреевич решил выйти в отставку, уехать в деревню, взяв с собой маленьких. Шестнадцатилетнего Михаила и пятнадцатилетнего Федора отвезет он в Петербург в Главное инженерное училище. Андрюшу и Верочку отдаст в пансион. Старшую, Вареньку, звала жить к себе бездетная сестра Марии Федоровны — Александра Федоровна, жена именитого московского купца и коммерции советника Куманина.
Весною 1837 года подал Михаил Андреевич на имя государя прошение об отставке. Хоть был и не стар еще — сорок восемь лет, — здоровьем пошатнулся, да и не мог теперь оставаться в тех стенах, где все напоминало ему покойную Машеньку. Прося об отставке, он ссылался на «ревматические припадки» и «крайнюю слабость зрения». «Изложенные припадки, особенно зрение мое, — писал Михаил Андреевич, — от постигшего меня удара, смертию жены моей, становится со дня на день худшим до того, что и с помощью стекол затрудняюсь в чтении и письме, а следовательно, нахожусь в невозможности продолжать впредь с должным рачением службу».