Хотелось узнать об училище побольше. Вскоре представился случай получить о нем сведения из первых рук.
Однажды в воскресенье в квартиру Костомарова явился высокий стройный молодой человек, весьма приятной наружности, в черном мундире и спросил, дома ли Коронад Филиппович. Костомаров был дома и не замедлил представить пришедшего ученикам:
— Мой бывший питомец Дмитрий Григорович, ныне кондуктор Инженерного училища, прошу любить и жаловать.
Молодые люди перезнакомились. «В числе этих молодых людей, — вспоминает Григорович, — находился юноша лет семнадцати, среднего роста, плотного сложения, белокурый, с лицом, отличавшимся болезненною бледностью. Юноша этот был Федор Михайлович Достоевский».
Григоровича обступили и закидали вопросами. Он отвечал охотно и весело.
— Если бы не Коронад Филиппович, — рассказывал Григорович, — не видать бы мне училища как ушей своих. Я, должно вам сказать, господа, явился в этот дом с весьма смутными представлениями о российской грамоте. О прочем и не говорю. Обстоятельства моего детства были несколько необыкновенны. Отец умер рано, оставив меня в деревне на руках у матери и бабушки. Обе они — природные француженки, говорили между собой только по-французски. И со мною тоже. Русскую речь перенял я от мужиков. В Москве обучался в пансионе у иностранца. Кое-как выучился по-русски читать и писать. Когда речь зашла о моем будущем, матушка не знала, куда меня девать. Поехала в Петербург, намереваясь пристроить в пансион или в кадетский корпус. Но по дороге в дилижансе познакомилась с дамой, ехавшей в столицу с целью сделать своего сына инженером. Она-то и порассказала матушке об нашем училище, которое считается лучшим военным учебным заведением в России, уверила, что инженерная служба не так тягостна, как военная. Дама ехала договариваться с капитаном Костомаровым о приготовлении сына к экзамену. Матушка к ней присоединилась. Так я очутился в этом доме на попечении Коронада Филипповича. Что сказать? Он был для меня находкой. Я же для него… Два года он бился со мною и не раз, верно, думал: «Ну, этот обязательно провалится на экзамене и меня посадит!» А я не провалился. Даже я. Понимаете?
— Как же? Каким образом?
— Чудом… Нет, кроме шуток, ведь за два года я кое-чему выучился. К тому же мне повезло. Выручили французский язык и рисование.
— А страшно вам было, когда сдавали экзамены?
— Мне — очень. Да вы со мной не равняйтесь.
— А как все происходило?
— Ну, вошел я в залу. Длинный стол с красным сукном. За столом сам генерал Шаренгорст и множество офицеров. Всего толком не помню: поджилки тряслись, в глазах — туман. Помню голос Шаренгорста: «Как хорошо он говорит по-французски! Как хорошо!» И голос инспектора Ломновского на экзамене по рисованию: «Посмотрите, господа, как рисует! Молодец, видно, что хорошо учился!» Это и вывезло. А вы не робейте. Вы — дело другое: все, верно, превзошли. Костомаровцы. У вас не будет осечки.
— А ученье вам нравится? — спросил вдруг Федор.
— Да как вам сказать… — уклонился Григорович. — У меня другие стремления.
— Какие же, осмелюсь спросить?
— Вот встретимся с вами в училище, тогда и потолкуем, — пообещал Григорович. — А пока — до свиданья. До скорого свиданья, господа.
И Григорович помахал на прощанье рукой.
«Ждем не дождемся экзамена»
Приближался сентябрь, а с ним и экзамены. Федор и Михаил поглощены были ими и только ими. «Теперь наши занятия утроились, — рассказывали братья отцу. — Самое время не поспевает за нами. Всегда за книгой. Ждем не дождемся экзамена». Их вызывали в Инженерный замок для представления главному начальнику училища генералу Шаренгорсту и инспектору Ломновскому. Велели быть наготове.
Перед экзаменами всех поступающих осматривал главный врач училища доктор Волькенау.
Волькенау — лысый, розовый, с пухлыми пальцами — сперва выслушал и обстукал тощего Михаила, затем плотного Федора. Пощупал живот, велел показать язык. И сразу же на ломаном русском языке объявил, что у Михаила чахотка и допустить его к экзаменам не может. Михаил всегда был здоров. Братья пытались втолковать это доктору. Но тот ничего не хотел слушать, повторяя свое:
— У молодого человека — чахотка. Он слаб здоровьем, и ему не под силу тяготы военной службы. От телесного напряжения он может пропасть, то есть умереть.