Человеческая жизнь и человеческие отношения очень сложны и многосторонни; они не застывают в единой, единообразной форме. Облик их меняется; идут годы, с ними в жизнь вступает нечто новое; старое уходит вовсе или подвергается переработке, медленной вначале, может быть, едва заметной. Так было и в отношении к рабу, – наряду со старым пробиваются ростки нового. Римское законодательство признавало рабство узаконенным международным институтом (iure gentium) и тем не менее считало его противоестественным (contra naturam). Законодатели никогда не задумывались над тем, как согласовать это противоречие, но зато никогда не провозглашали того положения, которое Аристотель положил в основу своего учения о рабстве: существуют не только люди, но целые народы, которые по самой природе своей, по всему душевному складу (?????) предназначены к рабству и должны быть рабами. Для римского законодателя раб был движимым имуществом, вещью (res), но когда эта «вещь» получала свободу, она немедленно превращалась в человека и очень скоро в римского гражданина. На опыте повседневных встреч и ежедневного общения римлянин должен был признать, что эта «вещь» обладает свойствами, которые заставляют относиться к ней иначе, чем к ослу или собаке, и которые иногда таковы, что обладателя их никак уж не посчитаешь «вещью». Большинство выдающихся грамматиков, о которых рассказывает Светоний, были отпущенниками: этих рабов хозяева отпускали на свободу «за их дарования и образованность». Отпущенниками были Ливий Андроник, основоположник римской литературы, и Теренций, признанный мастер латинской комедии. «Вещь» ежеминутно могла обернуться человеком, и с этим нельзя было не считаться. Это пришлось признать самому Катону, а у него по отношению к рабам не было и проблеска человеческого чувства. Этот человек, рассматривавший раба действительно только как доходную статью, вынужден был, однако, записать совет: «пахарям угождай, чтобы они лучше смотрели за волами» (слово «пахарь» не передает всего значения bibulcus: это был действительно пахарь, но в обязанности его входила не только пахота, на нем лежал весь уход за волами). Мы можем проследить в одной области, а именно, в сельском хозяйстве, как растет это внимание к рабу – человеку; мы располагали здесь документальными сведениями от двух столетий: Катон (середина II в. до н.э.), Варрон (конец I в. до н.э.) и Колумелла (вторая половина I в. н.э.). Катон рассматривает раба только как рабочую силу, из которой надо выжать как можно больше; никак нельзя допустить, чтобы расходы на эту силу превысили доход, который она дает: поэтому больного и старого раба надо продать, поэтому, если раб временно не может работать, ему надо на это время сократить его паек, поэтому и дождливые, и праздничные дни должны быть, насколько возможно, заполнены работой; работа должна быть выполнена во что бы то ни стало: никакие «объективные причины» в расчет не принимаются. Интереса к рабу как к человеку, мысли о том, что его работа и продуктивность ее зависят от каких-то человеческих чувств, у Катона искать нечего.
Совершенно иное наблюдаем мы уже у Варрона: необходимость заинтересовать раба в его работе сознается вполне отчетливо. Жизнь ставит всё большие требования: нужны урожаи более щедрые, доходы большие, чем те, которыми удовлетворялись деды. Богатство хозяина создается трудом раба, и хозяин начинает думать над тем, что предпринять, чтобы труд раба стал продуктивнее, как создать систему взаимоотношений, при которой «враги» («сколько рабов, столько врагов») обратили бы свою энергию не на подрыв хозяйского благополучия, а трудились бы над его созданием и преуспеянием. Хозяин начинает понимать, что работа выполняется не только мускульной силой раба, что можно работать «с душой» и что только такая работа и хороша. Вводятся поощрения и награды, рабу разрешается иметь кое-какую собственность (peculium), дозволено обзавестись семьей. Вилику приказано распоряжаться словом и волю рукам давать только в крайнем случае. Катон в своем хозяйстве узаконил оплачиваемую проституцию, причем ни ему, ни его будущим поклонникам не приходило в голову, что vir vere romanus («настоящий римлянин») выступает здесь до некоторой степени в роли сводника, торгующего своими рабынями. У пастухов, о которых рассказывает Варрон, уже настоящая семья и, насколько это возможно в условиях кочевого быта, настоящий домашний очаг с его пусть и нехитрым, но уютом и покоем. «Вещь» обернулась человеком. Что было этому причиной? Обеднение рабского рынка сравнительно со временем Катона, когда десятки тысяч военнопленных раз за разом выводились на продажу? Вестерман, конечно, прав, приводя эту причину, но она была отнюдь не единственной, как не единственными были и соображения хозяйственные. Рабы успели ко времени, когда Варрон писал свой трактат о сельском хозяйстве, проявить себя и в государственной жизни Рима, и в домашнем быту, как силу, с которой нельзя было не считаться. Спартак дал урок, хорошо врезавшийся в память. Сулла, освобождая 10 тыс. рабов, рассчитывал на них, как на надежную гвардию телохранителей. Милона и Клодия окружает свита вооруженных рабов, которые для них и охрана, и опора (cic. ad att. iv. 3. 2-4). После убийства Цезаря обе стороны стараются обеспечить себе поддержку рабов; набирают их в свои войска и обещают свободу. Тирон был добрым помощником Цицерону, Стаций – злым гением его брата. Врач, секретарь, управитель хозяйством – рабовладелец каждую минуту, на каждом шагу натыкался на раба и вынужден был силой обстоятельств входить с ним в личные, близкие отношения. Все это приближало «вещь» к хозяину, заставляло в нее вглядываться, настойчиво объясняло господам, чем может быть «вещь». Объяснения запоминались. Колумелла пошел дальше Варрона: он советуется с рабами о том, что и как делать, разговаривает и шутит с ними, поощряет их наградами. Вилику запрещены телесные наказания: он должен действовать не страхом, а своим авторитетом, его должны почитать, но не бояться. Нельзя слишком напористо требовать работы: пусть даже раб прикинется на несколько дней больным и отдохнет; тем охотнее возьмется он потом за работу. Усиленно подчеркивается внимание, с которым нужно относиться ко всем нуждам раба – к его здоровью, пище, одежде. Во всех предписаниях Колумеллы звучит отношение к рабу, как к человеку: он требует от него не только работы, он хочет его благожелательности, такого отношения к хозяину, которое заставит работать с охотой, и продумывает целую систему отношений, которые эту благожелательность обеспечат. Мало того, он идет на уступки, которые улучшат существование раба.