– Этого не может быть! – твердо заявил Василий и вознамерился вернуться к своей трапезе, но Лару подобная трактовка событий совершенно не устраивала.
– Может, дорогой! Еще как может! – задушевно пропела она прямо у него над ухом, и несчастный Василий невольно вскочил с табурета, стукнулся головой о шкаф и испуганно вжался в угол.
– Лара, Ларочка! Пощади! – заголосил Василий, все сильнее вжимаясь в угол и шаря безумным взгялдом по кухне. – Я же не виноват, что все так получилось!
– Не виноват, говоришь, – зловеще прошипела Лара. – А кто меня башкой об этот гребаный гардероб стукнул? А?! Не ты?
– Я, – поникшим голосом согласился Василий. – Я, стукнул. Но ведь ты не от этого умерла.
– А от чего же? – искренне изумилась Лара, и Василию даже как-то полегчало, настолько по-человечески прозвучала эта интонация.
– У тебя был, оказывается, какой-то тромб, который оторвался, – мягко произнес он, прислушиваясь к воцарившейся тишине.
– Тромб? – удивленно произнесла Лара и замолчала на целые три минуты.
Василий покорно ждал реакции, уверенный в том, что разумное начало есть не только у живых существ, но и у потусторонних, и, конечно, он надеялся, что это самое начало возымеет свое разумное воздействие на возбужденный Ларин мозг. Однако, Василий, как всегда, упустил из виду самый существенный фактор, а именно, что разумное начало совсем не обязательно является движущей силой человека, тем более, если этот человек – обиженная женщина.
– Тромб, говоришь, – подозрительно тихо проговорила Лара, выдержав паузу. – А ты не подумал, что этот тромб мог себе преспокойненько просуществовать еще лет сто, если бы ты меня не впечатал башкой в гардероб?
Василий открыл рот, но тут же захлопнул его обратно, осознав, что никакие доводы не убедят Лару в его невиновности. А следовательно выхода нет. Лара останется с ним навсегда, просто из вредности, чтобы доводить его до белого каления, до безумия, до полного и необратимого сумасшествия.
– Чего ты хочешь? – устало произнес Василий внезапно охрипшим голосом и, поняв, что ненавистный голос никуда не исчезнет, а жить как-то надо, уселся обратно на табуретку и принялся намазывать новый бутерброд.
От возмущения Лара даже опешила. Она тут видите-ли надрывается, изображает из себя кентерберийское привидение, а ему хоть бы хны!
– Хочу, чтобы ты на своей шкуре испытал тоже самое! – яростно прошипела Лара, впиваясь взглядом в розовый бутерброд, который Василий с удовольствием и смаком откусил. Прожевав благополучно доставленный в рот кусок тщательнее, чем обычно, Василий неспешно налил себе чаю и только размешав три ложки сахара, наконец, ответил:
– Дорогая, ты же напрочь лишена логического мышления! Определись для начала, чего ты хочешь. Чтобы я присоединился к тебе? – он снова откусил бутерброд и смачно хрюкнул чаем, приводя Лару в неистовство.
– Прекрати хрюкать, свинья! – злобно отозвалась Лара, сильно озадаченная доводом своего супруга. А ведь и впрямь, подумала она. Припрется сюда, опять жизни не видать, придется его и здесь как-то пристраивать.
Лара не на шутку задумалась и уселась на подоконник, откуда хорошо просматривался дворик. Унылый и серый, со скрипучими качелями времен покорения Очакова.
– Даже качели не могли покрасить, – пробормотала она. – А если б у меня были дети? Если бы им вздумалось погулять во дворе? Это что же, они в этом поганом болоте бултыхались бы?
Василий перестал жевать и прислушался, стараясь скрыть изумление. Его Лара впервые за всю их совместную жизнь заговорила человеческим голосом, да еще о детях.
– А знаешь, у нас ведь могла быть нормальная семья, – спокойно проговорила Лара, не отрываясь от окна. – Я так и не поняла, почему все так по-дурацки получилось…
Василий прислонился к стене и задумчиво посмотрел в чашку. Он и сам не мог ответить на этот вопрос. Он попытался вспомнить, хотелось ли ему когда-нибудь детей, и если нет, то почему. Вроде бы сам он вырос в нормальной советской семье с мамой и папой, которые его любили, как умели. И он, наверное, любил, как умел. Или он не умел?
– Лара, – неожиданно проговорил Василий, – я так виноват перед тобой.
Лара лишь неопределенно хмыкнула в ответ и махнула на него рукой, забыв о том, что он не может видеть ее красноречивый жест.
– Я тебе изменяла, – произнесла она, с легким содроганием вспоминая своего незадачливого любовника.
– Я догадался, – горькая улыбка скользнула по губам Василия, и чтобы заглушить нарастающий ком в горле, он отхлебнул чая. Получилось снова громко.