— Если они подловят меня, — сказал он как-то, — знай, мы потеряем все, что имеем, все, даже Ранчо. Но это не беда: у меня остается моя творческая способность. Мы купим большое судно, вроде тех, что мы видели в прошлом году в Аламеде, возьмем с собой твое большое пианино и навсегда уедем из этой страны, где свора театральных мошенников и крючкотворов-законников может отнять у человека весь его жизненный труд. Пошлем их всех к черту. Что же, мы можем даже принимать грузы тут и там, по всему свету, чтобы судно окупило себя. Что ты на это скажешь друг-женщина?
Что я на это скажу? Мой ответ был короток и ясен. Гости в Ранчо могут подтвердить, что Джек был обрадован и восхищен моим отношением к делу в этот мрачный период.
— Поверите ли, — восклицал он, — она, кажется, разочарована, что нам не пришлось пуститься в вечное плаванье!
Я действительно была разочарована. Ведь я знала, насколько он был спокойнее и радостнее душой на море, вдали от неприятностей и забот.
Но все неприятности стушевались и побледнели в его глазах, когда я внезапно тяжело заболела. Он забросил и Ранчо, и литературную работу, и множество интересовавших его дел.
— Друг-женщина! — сказал он мне. — Я всегда подозревал, что у меня есть сердце, но теперь я знаю это. Я чувствую себя самым бодрым человеком на свете — у меня есть сердце. Когда я столкнулся лицом к лицу с возможностью потерять тебя, это сердце поднялось мне прямо в горло. Но я проглотил его и заставил спуститься. Право, я чуть не умер.
А своему близкому другу он признался:
— Если что-нибудь случится с Чармиан, я покончу с собой. Не стану и пытаться жить без нее.
В январе 1913 года, во время плаванья на «Ромере», Джек приступил к первой главе «Мятежа на «Эльсиноре». Роман был кончен в августе. Эта работа очень захватила Джека.
Чтобы облегчить работу нам обоим, Джек приобрел диктофон. Сначала я была недовольна, потому что это нововведение нарушало уют наших рабочих часов. Но потом я примирилась с этим, тем более что, переписывая то, что Джек продиктовал, я в конце каждого цилиндра получала от него приветствие.
Со страстностью и нетерпением всякого настоящего строителя Джек заложил все, что только было возможно, даже коттедж, выстроенный для Элизы, чтобы только достроить к зиме Дом Волка. Постройка быстро приближалась к концу. 22 августа мы с Джеком осматривали дом и восхищались им. Джек не находил слов для похвал. Могли ли мы думать, что шесть часов спустя все это будет объято пламенем!
Пожар вспыхнул ночью. Услышав голоса, я проснулась и кинулась к Джеку. У его постели уже стояла Элиза. В направлении Дома Волка, в полумиле от нас, подымались клубы дыма и пламя. Мы сейчас же заложили экипаж и, оставив Накату сторожить дом, отправились к Ранчо.
— К чему спешить? — спокойно сказал Джек. — Если загорелся большой дом, ничто не в силах остановить огонь.
Вся окрестность сбежалась к дому Джека. Общее сочувствие было очень сильно, и, мне кажется, если бы в этот момент был обнаружен преступник или преступники, поджегшие дом, с ними быстро было бы покончено. Дом пылал. Великолепная красная черепичная крыша уже провалилась. Единственно, что оставалось делать, это по возможности отстаивать прилегающий к дому лес. Джек спокойно расхаживал кругом и отдавал распоряжения.
— Что же вы не плачете, не волнуетесь, вообще ничего не проявляете? — спросил кто-то из соседей. — Как будто вы не понимаете, что с вами случилось!
— К чему? — повторил Джек. — Это не восстановит дома. А его можно восстановить.
Джек все время сохранял спокойный, сдержанный вид, но позже, в четыре часа утра, дома, когда напряжение несколько ослабилось, он рыдал, как ребенок, над жестоким, бессмысленным разрушением дома, его мечты — его «Дома Волка».
— Дело не в денежном убытке, хотя это тоже довольно серьезно, особенно в настоящее время, — говорил он, — самое ужасное — это бессмысленное уничтожение такой красоты.
Мы так никогда и не узнали, кто был преступник, поджегший дом. Я чуть было не написала «убийца», потому что потеря дома действительно что-то убила в Джеке. Он никогда не мог примириться с глубоким внутренним значением этой потери. Слишком это было жестоко и бессмысленно. Совершенно незнакомые нам люди — и не только женщины — плакали, глядя на пожарище, и кричали: «Бедный Джек!» Старший каменщик казался отцом, потерявшим ребенка. Рабочие были в отчаянии.