— Фрэнки!
Голос. Он ее напугал. Ключ выскользнул из ее пальцев и бесшумно опустился на ковер. Она обернулась и посмотрела на фигуру, стоящую чуть в отдалении и почти неразличимую в неясном освещении коридора. И тут же перестала мурлыкать мелодию. Ноты так и застряли у нее в горле. Этого не может быть. Она вглядывалась внимательнее, пытаясь сосредоточиться. Нет, такое просто невозможно. Фигура сделала шаг вперед, ближе к свету… Это был… Хью!
В желудке ее начались спазмы, колени начали подгибаться. Чтобы не упасть, ей пришлось схватиться за дверную ручку. В течение доли секунды ей казалось, что она в состоянии невесомости была каким-то чудом катапультирована в прошлое, через Атлантику, в Фулхем, в октябрь месяц, к Хью. Она сделала несколько глубоких вдохов, попыталась унять головокружение, но не смогла. Хью? В Лас-Вегасе? Может быть, у нее от чрезмерного употребления шампанского начались галлюцинации? Иначе как объяснить то, чего в принципе быть не может? Или может?
Но факт оставался фактом. Не в силах сдвинуться с места, она смотрела, как парализованная, на Хью. Он выглядел совершенно таким же, как всегда. Одет в ту же самую одежду, что и всегда, — в бледно-голубую рубашку от Ральфа Лорена, джинсы, которые он всегда гладил, чтобы спереди навести стрелку, в мягкие башмаки. Красивый и чисто выбритый, он, как всегда, с помощью геля чуть-чуть приподнял челку, и от него исходил привычный, мгновенно узнаваемый запах дезодоранта, полоскания для рта и лосьона после бритья «Хуго Босс». Все казалось таким знакомым. И вместе с тем совершенно незнакомым.
В течение нескольких минут она только и могла, что просто стоять и, покачиваясь, смотреть. Сердце ее трепетало, словно перед рискованным ходом в карты. Она попыталась заговорить, но голос, по всем признакам, ей изменил. Как будто все ее чувства при взгляде на стоящего перед ней Хью мгновенно исчезли, выключились, испарились. Она внезапно почувствовала себя поразительно трезвой.
Хью тоже смотрел на Фрэнки. Слава тебе господи, что он наконец-то ее нашел. А то он уже начал подумывать, что его затея провалилась, особенно в этом чертовом городе, полном неряшливых и безвкусно одетых американцев и еще более безвкусно построенных отелей. Прошло уже несколько часов, как он здесь, и, принимая во внимание акклиматизацию и переезд в другой часовой пояс, ему казалось, что до полуночи ему уже вряд ли удастся ее выследить. Но наконец-то, двадцать минут назад, ему улыбнулась удача. Секретарша в приемной паласа «Цезарь» ему сказала по телефону, что такая женщина проживает в их отеле, в одном из фешенебельных номеров верхнего этажа (бог знает, как она ухитрилась оплатить такое жилье). Он мигом бросил трубку и со всех ног побежал из своего мотеля в палас. У него была заранее заготовленная речь, которую он несколько раз репетировал перед зеркалом, но теперь от неожиданности практически всю забыл. Если честно, то он был шокирован не меньше ее. Она выглядела совершенно другой. Почти неузнаваемой. С чего это ей взбрело в голову купить себе кожаные штаны? И этот узенький топ, который ничего не прикрывает? Прямо стыд и срам. По всей видимости, идея исходила от этой ее сумасшедшей подруги Риты. Он смотрел, как она держится за ручку двери и ничего не говорит. Внезапно его поразила мысль: а что, если она пьяна?
— Что ты здесь делаешь? — Фрэнки наконец-то смогла выдавить из себя несколько слов.
— Ищу тебя. — Он направился было к ней, но потом, после некоторого размышления, предусмотрительно решил остановиться на некотором расстоянии. — Я прилетел в Лос-Анджелес, нашел ваш дом, но соседи сказали, что вы уехали в Лас-Вегас. Я взял такси и приехал сюда. И весь день шатался по всем отелям, чтобы найти тебя. — Он замолчал и провел рукой по волосам — как и обычно он это делал. — Мне нужно было тебя увидеть, сказать, что я совершил ужасную ошибку. Я был таким идиотом, Фрэнки! Настоящим, полнейшим идиотом!
Фрэнки не могла поверить в то, что она слышит, а заодно и в то, что она видит. Ошеломленная, она смотрела на него, как он в крайней неловкости поигрывает запонками. Он всегда чувствовал такую неловкость, когда говорил о своих чувствах. Он называл это — публичное выставление своих чувств напоказ.
Чтобы как-то себя ободрить, он выпрямился, развернул плечи и откинул назад голову.