Читая свидетельства товарищей Есенина по учебе, преподавателя второклассной Спас-Клепиковской школы Евгения Михайловича Хитрова, видишь, как поэзия природы, крестьянского труда, народных праздников сливалась с образным словом, услышанным из уст учителя или прочитанным в книжке.
В Спас-Клепиках Есенин понял значение слова, его силу и красоту. Пусть самые первые строчки, набросанные в школьной тетрадке, подражательны, вялы — «свое» еще не пробудилось. Но уже появилось ощущение: «готов все чувства изливать, и звуки сами набегают». И определен идеал: служение народу. Тут мудрыми наставниками были Пушкин и Лермонтов, Кольцов и Некрасов…
Незабываем образ Есенина-ученика, слушающего чтение Хитровым произведений Пушкина: «Он впивался в меня глазами, глотал каждое слово. У него первого заблестят от слез глаза в печальных местах, он первый расхохочется при смешном»…
Из Константинова и Спас-Клепиков виделось: «И мне широкий путь лежит, но он заросший весь в бурьяне».
В Москве он ступил на этот путь.
В первом московском периоде жизни Есенина существенны несколько моментов, так или иначе отраженных в воспоминаниях. Это его непосредственное знакомство с демократическими кругами, рабочими, участие в общественной деятельности, приобщение к литературной среде…
Для него не прошли бесследно и пребывание в типографии Сытина, и работа как члена Суриковского литературно-музыкального кружка, и занятия в Народном университете имени А. Л. Шанявского. Это, несомненно, в значительной мере помогло ему глубже заглянуть в реку жизни, преодолеть внутреннюю «разлаженность» (его слово), с какой он начал городское бытие.
Вот что говорил Есенин о своем состоянии в письме, посланном задушевному другу Грише Панфилову по приезде в Москву:
«Ну ты подумай, как я живу, я сам себя даже не чувствую. «Живу ли я, или жил ли я?» — такие задаю себе вопросы после недолгого пробуждения. Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души и силы, как животное» (написано до 18 августа 1912 года).
И несколько строк из письма от февраля 1914 года: «…Ни минуты свободной… Распечатался я во всю ивановскую. Редактора принимают без просмотра… Я очень изменился».
Между этими письмами — полтора года. Но по тональности они совершенно разные. По второму письму видно, что молодой человек обрел себя, к нему пришло ощущение собственного «я». Пришло понимание серьезности его призвания, нужности людям его стихов. Это было, пожалуй, самое главное.
Для каждого начинающего автора его первое появление в печати — событие волнующее, праздничное. Надо полагать, те же чувства охватили и Есенина, когда в первом номере журнала «Мирок» за 1914 год он увидел свое первое напечатанное стихотворение «Береза». Подписано оно было псевдонимом — «Аристон».
В воспоминаниях друга юности Есенина Николая Сардановского есть разъяснение этого слова — механический музыкальный ящик. Действительно, такого рода «механизм» тогда существовал. В рассказе И. Бунина «Я все молчу», опубликованном в 1913 году, описывается, как на свадебном пиру в господском доме «захлебывался охрипший аристон то «Лезгинкой», то «Вьюшками»…» Один из персонажей того же рассказа с дочерьми станового танцевал «под аристон».
И все-таки, мне думается, название музыкального ящика никакого отношения к есенинскому псевдониму не имеет. Слово «Аристон» молодой поэт заимствовал из другого источника — поэтического, а именно из стихотворения Гавриила Романовича Державина «К лире».
В этом стихотворении поэт укоряет своих современников, что они стали «чужды красот доброгласья», «к злату, к сребру лишь стремятся», «помнят себя лишь одних»… Подобные мысли близки раздумьям Есенина о людях его времени, людях черствых, гоняющихся за деньгами, равнодушных к своим собратьям.
Державин продолжает стихотворение:
Вот откуда есенинский псевдоним! Державин называет Аристоном греческого философа Платона, сына Аристона. Впрочем, это для Есенина значения не имело: важна была суть поэтического образа — благородство, великодушие, готовность бороться со злом. Он, начинающий поэт Сергей Есенин, во многом похож на юношу из державинского стихотворения. Как и Аристон, он молод, «нежен лицом и душой, нравов благих преисполнен». Почему бы это имя и не взять псевдонимом?