Петр Орешин запечатлел чтение Есениным «Товарища»: «Голос его гремел по всей квартире, желтые кудри стряхивались на лицо».
В книге (раздел четвертый) есть еще один рассказ о чтении «Товарища». Это было годом позже, но поэт читал стихи с такой страстью и подъемом, как будто они только написаны и он еще не остыл от работы над ними.
«Товарищ» в отличие от остальных трех «маленьких поэм» написан в более реалистическом ключе. Не случайно это произведение входило во многие революционные «Чтецы-декламаторы» тех лет, исполнялось со сцены в рабочих и красноармейских клубах.
Жаль, что не осталось мемуарных свидетельств о службе Есенина в военно-санитарном поезде № 143, о его поездке летом 1917 года на Север, где в одной из деревень Вологодского уезда был зарегистрирован его брак с Зинаидой Николаевной Райх, о его самовольном уходе из армии Керенского… Судя по отдельным крупицам, рассыпанным по разным источникам, дни и недели исторического года были насыщены важными для поэта событиями.
«Преображение» — так назвал он свою поэму — первый отклик на Великую Октябрьскую революцию. Поэт обращается к образам возвышенным, планетарным, его слово звучит как вдохновенное слово пророка, объявляющего радостную весть о пришествии «светлого гостя». «Есенин, — вспоминает Орешин, — принял Октябрь с неописуемым восторгом, и принял его, конечно, только потому, что внутренне был уже подготовлен к нему, что весь его нечеловеческий темперамент гармонировал с Октябрем».
Литераторы, встречавшиеся с Есениным в те бурные дни, пишут о его внутренней энергии, о его стремлении быть среди народа, впитывать в себя все, что волновало людей, открывших сердца ветру революции.
Первые послереволюционные годы жизни Есенина сравнительно полно отражены в воспоминаниях. И, пожалуй, как ни о каком другом периоде, об этом отрезке времени написано немало противоречивого, взаимоисключающего. С особой наглядностью это проявилось в освещении темы — Есенин и имажинизм.
Городецкий, например, полагал, что имажинизм сыграл немаловажную роль в развитии Есенина: «Имажинизм был для Есенина своеобразным университетом, который он сам себе строил». Владимир Кириллов считал: имажинизм — «это тот же жест, необходимый, как «скандал» для молодого таланта». Другие говорили о пагубности имажинистского влияния на Есенина.
В критической литературе уже высказывалось мнение, что не следует ни преувеличивать, ни вообще отвергать значение имажинизма в творческом развитии Есенина… «На определенном историческом этапе, — справедливо замечал Николай Рыленков, — имажинизм был для него не только средством закрепления и утверждения нового стиля, получавшего иногда крайнее выражение, а и формой размежевания… со всеми теми, кто отводил ему в литературе роль пастушка, идиллического Леля»[7].
В прокрустово ложе имажинизма Есенина, разумеется, не уложить. Он прошел сложный период как мастер, знающий свое дело. Это было для него проверкой сил.
«Пугачев» с его органическими, хотя и усложненными образами, «сгущенной» образностью убедительно показал широту творческих возможностей Есенина.
В отличие от некоторых современников сам поэт считал трагедию своей удачей. Отрывки из нее он охотно читал в дружеском кругу (об одном таком чтении рассказывает Максим Горький) и, выпустив тремя отдельными изданиями, включил ее в трехтомное Собрание стихотворений.
И все-таки «Пугачев» не стал венцом творческих поисков поэта. Они продолжались. Друзья слышали от него все чаще и чаще: «Писать надобно как можно проще. Это трудней».
Хотя и «Пугачев» дался ему нелегко…
Об имажинизме спорил Есенин с Александром Ширяевцем, когда приехал весной 1921 года в Ташкент. Об этой поездке вспоминает Валентин Вольпин. Первая встреча Есенина с Востоком была кратковременной, но оставившей заметный след в душе поэта. В туркестанских впечатлениях, в разговорах с Ширяевцем о своеобразном колорите восточной поэзии, вероятно, следует искать исток тех тем, которые воплотились спустя три года в знаменитых «Персидских мотивах».
Есенин вернулся в Москву в июне, а осенью того же, 1921 года познакомился со знаменитой американской танцовщицей, ирландкой по происхождению, Айседорой Дункан. Она отправилась в голодную и холодную страну не ради какой-то корысти или праздного любопытства. «Я прибыла в Россию… для того, чтобы наблюдать и строить новую жизнь, — заявила артистка. — В Москве родилось новое чудо. И я приехала туда для того, чтобы учить детей Революции, детей Ленина новому выражению жизни».