Думается, читатель пятого раздела этой книги с интересом познакомится с воспоминаниями очевидцев о посещении Владимиром Ильичем Лениным концерта Айседоры Дункан в Большом театре 7 ноября 1921 года, в день празднования четвертой годовщины Великого Октября.
По свидетельству Ильи Шнейдера, директора школы-студии Дункан, Есенин, не пропускавший ни одного выступления артистки, был в Большом театре с группой своих друзей…
Человек, презревший буржуазный мир и смело устремившийся к революционной нови… Прославленная артистка, утверждавшая своим искусством бессмертие Октября… Нет, не могла она быть злым гением Есенина, оказывать на него, скажем так, неблагоприятное влияние, о чем пишут некоторые мемуаристы и литературоведы. «Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью тебе» — с такими словами к чуждым людям не обращаются (письмо Есенина к Дункан от 20 августа 1923 года).
Весной 1922 года Дункан была приглашена на гастроли в страны Западной Европы и Америки. Вместе с нею выехал и Есенин — с целью «издания книг: своих и примыкающих ко мне группы поэтов», как писал он в заявлении на имя А. В. Луначарского.
Из мира, где «в страшной моде Господин доллар», где душу «сдали за ненадобностью под смердяковщину», он яснее увидел смысл преобразований в Советской России. «…Жизнь не здесь, а у нас», — писал он из Германии своему московскому другу.
По письмам Есенина, по воспоминаниям людей, встречавшихся с ним в городах Европы и Америки, можно судить, в каком подавленном душевном состоянии находился поэт во время этой поездки. «…Весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное и даже неясно помнит — что именно забыто им?» — таким в Берлине видел Есенина Горький.
Очерк великого писателя о поэте, тревожная судьба которого искренне его волновала, — лучшее, что есть в мемуарной Есениниане. Это здесь сказаны точные и мудрые слова о чуде русской литературы: «…Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей», любви ко всему живому в мире и милосердия, которое — более всего иного — заслужено человеком».
Мимо внимания Горького не прошла отчужденность, с какой Есенин вглядывался в жизнь общества стяжательства и чистогана. Это мир не для искусства, не для поэзии.
Первыми словами, которые поэт сказал дома, были: «Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию».
Эпиграфом к двум заключительным разделам книги можно бы поставить строки Есенина: «Учусь постигнуть в каждом миге Коммуной вздыбленную Русь».
Как справедливо отметил Маяковский, Есенин вернулся из-за границы «с ясной тягой к новому». Поэт старался стать ближе к тому, что появилось и постепенно утверждалось в жизни молодой страны. Его «напоенный сердцем взгляд» тянулся в завтрашний день.
После поездки за рубеж Есенин прожил недолго: около двух с половиной лет. Но то, что за этот небольшой период было написано, свидетельствовало о новом взлете есенинского таланта, обретении им новых сил для творческого горения. Большие поэмы «Песнь о великом походе», «Анна Снегина», цикл «Персидские мотивы»… Двадцать, как он называл, «маленьких поэм», среди которых такие вещи, как «Возвращение на родину», «Русь советская», «Поэтам Грузии», «Баллада о двадцати шести», «Письмо к женщине», «Мой путь»… Более шестидесяти лирических стихотворений, «Сказка о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве», «Поэма о 36»…
«Так много и легко пишется в жизни очень редко» — слова из его батумского письма от 20 декабря 1924 года.
Когда думаешь о последних годах жизни Есенина, его пребывании в Азербайджане и Грузии, вспоминаешь самое удачливое время и в жизни Лермонтова, Некрасова, «болдинскую осень» Пушкина…
О Есенине этих лет пишут Всеволод Рождественский и Петр Чагин, Дмитрий Фурманов и Тициан Табидзе, Юрий Либединский и Иван Евдокимов… Мы вслушиваемся в их слова с сердечной радостью и болью.
Как отрадны страницы, где рассказывается о Есенине — «товарище бодрым и веселым», о его выступлении у памятника Пушкину, о встречах с рабочими нефтяных промыслов, с партийными руководителями Азербайджана, о его дружбе с грузинскими поэтами. Не забудется лицо Есенина, каким его увидел Качалов: «…спокойное (без гримас, без напряжения, без аффектации актеров, без мертвой монотонности поэтов), спокойное лицо, но в то же время живое, отражающее все чувства, какие льются из стихов».[8]
И горько читать последние страницы летописи его жизни…