Он был прав, что не хотел видеть меня рядом. Когда мы проходили мимо друг друга в коридоре или на лестнице, я не мог оторвать от него глаз, а он не видел в них ни симпатии, ни дружелюбия, только отвращение. Он отвечал мне тем же, постоянно прикасаясь ко мне. Он понимал, что к чему, но ничего не мог с собой поделать. Он трогал меня за плечи, голову, за шею, используя все жесты отцовской привязанности, измеряя между тем мой ужас своим холодным острым взглядом.
Он трогал меня за плечи, голову, за шею, используя все жесты отцовской привязанности, измеряя между тем мой ужас своим холодным острым взглядом.
В общем, мой дом был запретной зоной, а дом Терри Тэйлора – полон троллей, так что мы обычно зависали у Сильвера. Сильвер был единственным ребенком, умным, тощим, злобным, бесстыдным трусом, а его незакрывающийся рот постоянно приносил нам проблемы. Его отец был кантором[1] и жил в Такоме со своей новой женой. Мать Сильвера работала весь день в компании «Боинг». Это означало, что квартира была в нашем полном распоряжении часы напролет.
Но вначале мы болтались по улицам. После школы следовали за девчонками на безопасном расстоянии и отпускали всякие шуточки на их счет. Мы шатались по магазинам, лапая все, что находилось на витрине. Спускались на краденых трехколесных великах вниз с холма вокруг Элкай-Пойнт, стоя на седле и спрыгивая в последний момент, так что они врезались в припаркованные машины. Иногда, когда у нас появлялись деньги, мы ехали на автобусе в город и смешивались с пьяной толпой у Площади первооткрывателей, чтобы поглазеть на ружья в витринах ломбардов. Для нас троих «люгер»[2] был непревзойденным оружием. Наша страсть к нему была глубокой и почти единственно допустимой. В присутствии «люгера» мы прекращали пихаться и стояли тихо с широко раскрытыми глазами.
В то время телевидение было заполнено фильмами и передачами о нацистах. Каждую неделю показывали новые ужастики, всегда с мрачным рассказчиком на заднем плане, чтобы напомнить нам, что это не фантазия, а реальная история. Что то, что мы видели на экране, действительно происходило и могло произойти снова, если мы не сохраним бдительность. Эти показы всегда заканчивались одинаково. Обзором разрушенного Берлина.
Усмехающиеся американские солдаты, выводящие побежденных арийских солдат из укрытий в сараях, из подвалов и коллекторов. Гиммлер мертвый в своей камере, Гесс с ввалившимися глазами в Шпандау. Теперь наш рассказчик ликовал: «Таким образом, высоко летящий прусский орел был сброшен на землю!» или «Таким образом, маленький фюрер и его наемники поджали хвосты и убежали, оставляя навсегда свою мечту о Тысячелетнем рейхе!»
Однако эти проблески унижения и потерь длились только несколько минут. Они добавлялись как довод о том, что смысл этих показов – отпраздновать победу добра над злом. Мы смотрели фильм и видели обман – что настоящий смысл – прославить щегольскую униформу, машины производства «Мерседес» и великолепную строевую подготовку, тысячи ботинок, сбрасываемых в кучу на мощеные улицы, в то время как над головой проплывали баннеры и мощные голоса пели песни, которые возбуждали нашу кровь, хотя мы не могли понять ни слова. Смысл был в том, чтобы увидеть, как «Юнкерсы» отделяются и пикируют по направлению к горящим городам, как танки дырявят здания, как мужчины с «люгерами» и собаками командуют людьми вокруг. Эти показы укрепляли в нас веру в то, что мы уже начали подозревать: что жертвы презренны. И не важно, сколько людей прикидываются иными. Что куда веселее быть внутри, чем снаружи, быть высокомерным, нежели добрым, быть с толпой, чем одному.
Терри Сильвер имел нацистскую нарукавную повязку, которая, как он клялся, была подлинная, хотя любому дураку было понятно, что он сделал ее сам. Как только мы приходили к нему домой, Сильвер обыкновенно доставал эту повязку из своего секретного места и нацеплял на себя. Затем принимался ходить с важным видом и вел себя с нами как с лакеями. Мы позволяли ему делать это из-за конфет, которые миссис Сильвер оставляла в хрустальной чаше, из-за телевизора и из-за того, что без Сильвера, говорящего нам, что делать, мы были вынуждены слоняться по тротуарам, безразлично кидаясь камнями в дорожные знаки.
Для начала мы решили сделать пару звонков. Тэйлор и я сидели на параллельном телефоне в спальне миссис Сильвер, пока сам Сильвер звонил. Он просто брал номера телефонов людей, имена которых были похожи на еврейские, и выкрикивал в трубку немецкие слова. Он заказывал полные банкеты китайской кухни для отца и мачехи. Иногда он звонил родителям детей, которых мы не любили, и имитировал голос и манеру говорить заинтересованного взрослого – учителя, тренера, адвоката – «просто чтобы спросить, есть ли какие-либо проблемы дома, которые могли бы объяснить необычное поведение Пола в школе» в такой-то день. Сильвер никогда не смеялся, никогда не выдавал себя. Когда он был чересчур правдоподобным и вежливым, Тэйлору и мне приходилось засовывать одеяло миссис Сильвер в рот и молотить матрас кулаками.