«Я пытался выразить себя более цветистым и ярким языком. К сожалению, в результате от изящества я скатился к аффектации, а от переливчатости языка – к сентенциозному невежеству, поскольку всем моим стихам недоставало самого главного – идеи… Стихотворение, бедное идеями и перегруженное фразами и метафорами, напоминает румяное яблоко, сердцевину которого выел червяк… В любом жанре основное внимание следует уделять идеям. Можно простить любые ошибки стиля, но не ошибки мысли. Юнец, которому недостает оригинальных идей, естественным образом пытается скрыть эту пустоту за блестящим и цветистым стилем; но разве поэзия не напоминает в этом отношении современную музыку? Именно в этом направлении будет вскорости развиваться поэзия будущего. Поэты будут выражать себя самым странным образом, сбивчиво излагая свои мысли и подкрепляя их невежественными, но чрезвычайно напыщенными и сладкозвучными аргументами. Грубо говоря, нас ожидают произведения, подобные второй части “Фауста”, вот только идеи в них будут отсутствовать уже начисто. Dixi» [22].
Попытки Ницше овладеть универсальными знаниями и умениями, безусловно, были навеяны Фаустом, а также примером таких энциклопедически образованных людей, как Гёте и Александр фон Гумбольдт. Как и все они, Ницше стал изучать естественную историю.
«Лиззи, – сказал он как-то сестре, когда ему было девять лет. – Не рассказывай всякую ерунду про аистов. Человек – это млекопитающее, и он живородящий» [23].
В его книге по естественной истории также сообщалось, например, что «лама – удивительное животное; она с готовностью переносит самые тяжелые грузы, но когда ей дальше идти не хочется, она поворачивает голову и плюет в лицо седоку, а слюна ее имеет весьма неприятный запах. Если же ее удерживают силой или дурно с нею обращаются, она отказывается принимать пищу, ложится в пыль и умирает». Он решил, что это описание полностью подходит его сестре Элизабет, и до конца жизни как в письмах, так и в разговорах называл сестру «лама» или иногда «верная лама».
Элизабет же нравилось это ее интимное прозвище, и она рассказывала о его происхождении при первой возможности, правда, опуская пассаж о вонючей слюне.
У отца Густава Круга было «великолепное большое пианино», которое прямо-таки зачаровывало Ницше. Франциска тоже купила ему фортепиано и научилась играть, чтобы учить сына. Круг был близким другом композитора Феликса Мендельсона. Все именитые музыканты, оказавшись в Наумбурге, собирались играть в доме Круга. Музыку через окна было слышно на улице, где Ницше любил стоять и слушать ее сколько угодно. Так он еще мальчиком познакомился с романтической музыкой, против которой и восстал Вагнер. В результате этих концертов через окно первым музыкальным кумиром Ницше стал Бетховен, но на создание собственного музыкального сочинения девятилетнего мальчика вдохновил Гендель. Фридрих написал ораторию после того, как услышал хор «Аллилуйя» из оратории Генделя «Мессия». «Мне казалось, что это была торжественная песнь ангелов и что именно под нее происходило Вознесение Иисуса. Я немедленно попытался сочинить нечто подобное».
Большая часть его детских музыкальных сочинений уцелела благодаря матери и сестре, которые хранили все бумаги со следами пера обожаемого Фридриха. Целью его музыкальных экспериментов было выразить страстную любовь к Богу, которая пронизывала эмоциями весь дом и была неотделима от горестных воспоминаний об отце, дух которого, по их общему мнению, продолжал наблюдать за ними. Сюда примешивались и ожидания того, что сам Ницше вскоре станет словно ее «отцом и как бы продолжением его жизни после слишком ранней смерти» [24].
Мать и сестра обожали его; он был для них всем. Элизабет отличалась большим умом, но она была всего лишь девочкой, поэтому о получении школьного образования не приходилось и говорить. Ее обучили читать и писать, немного считать, азам французского, чтобы демонстрировать воспитание, танцам, рисованию и, разумеется, манерам. Любая жертва в пользу мужчины вызывала у нее и ее матери настоящее упоение своей неполноценностью. И Фридрих платил им тем, что и был тем высшим существом, которого они хотели в нем видеть. Если уж не в школе, то дома он сполна осознавал собственную значимость. Когда Элизабет не была «ламой» или «верной ламой», она была «маленькой девочкой», охранять которую являлось его обязанностью. Когда Фридрих прогуливался с матерью или сестрой, он шел на пять шагов впереди, чтобы защитить их от таких «угроз», как грязь и лужи, и таких «чудовищ», как лошади и собаки, которых они должны были опасаться.