Основная часть программы состояла из литературы, истории и философии Древней Греции и Рима, а также изучения немецких классиков – Гёте и Шиллера. Во всем этом Ницше преуспевал, а вот с древнееврейским, который был необходим для принятия духовного сана, дело шло туго: грамматику этого языка он находил чрезвычайно сложной. Он так и не овладел английским, поэтому, хотя любил Шекспира и Байрона, в особенности «Манфреда», читал обоих авторов в немецком переводе. В неделю у мальчиков было одиннадцать часов латыни и шесть часов древнегреческого. Фридрих считался одним из лучших учеников, а несколько раз по итогам года занимал первое место в классе. Средний балл постоянно уменьшался из-за низких оценок по математике, которой он по-прежнему интересовался слабо, за исключением короткого периода, когда он был очарован свойствами окружности.
Иногда мальчиков выводили на прогулки в сельскую местность. Тогда они надевали спортивную форму, разработанную Фридрихом Людвигом Яном – крайним националистом и отцом гимнастического движения, призванного поддерживать воинское чувство солидарности в молодых людях, чья сплоченность могла бы заложить фундамент зарождающейся нации. Ян придумал знаменитый принцип четырех F – frisch, fromm, fröhlich, frei (свежий, искренний, радостный, свободный), в соответствии с которым групповые прогулки организовывались по-военному. Мальчики выстраивались в колонну и маршем шли на штурм гор, распевая песни, подбадривая друг друга, размахивая школьным флагом и выкрикивая троекратное «ура» в честь короля (в то время сошедшего с ума после удара), принца Пруссии и школы, а затем так же маршем отправлялись домой.
Не менее упорядоченным было и обучение плаванию:
«Вчера наконец-то прошел заплыв. Это было замечательно. Мы выстроились в ряды и промаршировали через ворота под бодрую музыку. Все мы надели красные плавательные шапочки, что выглядело очень мило. Но мы, юные пловцы, были очень удивлены, когда для старта заплыва пришлось долго идти вдоль реки Заале, и все испугались. Однако, увидев, что к нам приближаются старшие пловцы, и услышав музыку, все мы попрыгали в реку. Плыли мы в точно таком же порядке, в каком шли из школы. В целом все шло весьма хорошо; я старался как мог, но постоянно захлебывался. Я много проплыл и на спине. Добравшись до места, мы получили свою одежду – ее привезли на лодке. Спешно одевшись, мы в том же порядке направились обратно в Пфорту. Воистину замечательно!» [8]
Удивительно – при таком-то начале, – что плавание стало любимым досугом Ницше на всю жизнь. В отличие от гимнастики, которой ему доводилось заниматься в шутливом настроении. Его школьный друг Пауль Дойссен описал его единственный акробатический трюк, которому он в шутку придавал большое значение. Трюк состоял в том, чтобы на руках пройти по параллельным брусьям. То, что другим удавалось за считаные минуты, иногда даже без касания ногами жердей, у Ницше получалось с трудом: лицо его становилось багрово-красным, он потел и шумно переводил дыхание [9].
Постоянно потеющий, не очень физически развитый, неуклюжий и слишком умный, Ницше не был всеобщим любимцем. Один из его одноклассников вырезал его фотографию и сделал из нее куклу, которая говорила и делала всякие глупости. Однако особенность личности Ницше состояла в том, что он постоянно отталкивал преданных друзей, которые стремились защитить его от ударов несправедливого мира. Узкий круг его друзей в Пфорте убедился в этом сполна: когда марионетка Ницше исчезла, это не добавило мудрости оригиналу.
Любовь к музыке у Ницше не утихла. Он поступил в школьный хор, открывавший бесконечные возможности для коллективной радости и военных маршей, и именно по музыке мы более, чем по каким-либо иным школьным предметам (все они были основаны на идее самореализации через подчинение групповой этике), можем понять, что ему удалось сохранить свободу мысли, что так беспокоило его перед поступлением в Пфорту. Учителя и товарищи по учебе восхищались его искусством игры на фортепиано и выдающимся умением хорошо читать с листа, но особенно их поражали клавишные импровизации. Пока отец Ницше был жив, послушать его игру приезжали из самых отдаленных уголков. Теперь тот же дар проявился и у самого Ницше. Когда он начинал одну из своих долгих, страстных, свободно текущих в мелодическом потоке импровизаций, соученики сталпливались вокруг неуклюжего парня в очках с толстыми стеклами и с эксцентрически длинными, откинутыми назад волосами, сидевшего в неудобной позе на табурете перед пианино. Даже те, кто считал его невыносимым, были очарованы его виртуозной игрой, как магическими пассами фокусника.