— Вода сзади!
Я лежал на спине в траве, прерывисто дыша и хватая ртом воздух. Где-то неподалеку раздавался крик, словно какое-то животное обезумело или кто-то безумный превратился в животное. Я поднял голову. Тощий лысый мужчина — тот, что дружил с догами и женщиной, — бил лопатой мышей, вылетавших из другого прохода, не из нашего, тоже выброшенных водой на поверхность. Он кричал, этот мужчина, его глаза сверкали. Он засунул садовый шланг в еще один подземный ход, до конца открыл кран и принялся лупить по всему, что двигалось. У его ног лежало не меньше десяти, а может, и двадцати убитых мышей. Повсюду кровь — на мышах, на лопате, в траве.
Если б вода вынесла нас через тот ход, мужчина нашинковал бы нас как капусту. Мышь или гном — какая разница?])
О гостиной, самом большом помещении в доме, я уже рассказал. О граммофоне, об аквариуме, о вудуистской кукле.
Может, сказать еще несколько слов о Папе? Сидя в своей нише, он со спины выглядел как Ути сегодня, похож, просто не отличить. Та же лысина, тот же вязаный жакет, то же нетерпение. Как и нынешний Ути, он был непредсказуем, вдруг вскакивал, начинал ходить взад-вперед, иногда прямо на тебя. Он тоже — Ути и в этом был похож на него — ругался со своей пишущей машинкой, как с живой.
— Ну давай уже! Что это ты?! — Правда, Папа печатал одним пальцем, всего одним, а Ути со временем научился пользоваться двумя.
Однажды, наверное это было в последнее лето перед катастрофой расставания, я притаился в тени фарфорового Будды на заднем краю письменного стола — я возглавлял большую колонну, ждавшую за аквариумом моего сигнала «все в порядке», — когда Папа закричал громче, чем обычно, и еще отчаяннее принялся колотить по клавишам своей машинки. Он так сильно стукнул по одной клавише, что рычажок сломался и, подобно бумерангу, пролетел вместе с клавишей над столом, правда, этот бумеранг не вернулся, потому что вначале звякнул о фарфорового Будду, а потом упал в щель между письменным столом и книжным стеллажом. Папа поглядел на свой палец, указательный палец правой руки, которым стучал по машинке, проверил, может ли им пошевелить — смог, но при этом поморщился, — поискал отлетевшую клавишу на столе, на ковре, и на полке, и на подоконнике. В конце концов он улегся на пол.
— А, вот ты где, скотина!
Сверху мне было видно, как его рука шарила в пыли среди дохлых мух и наконец схватила сплющившуюся металлическую деталь. Он вытащил ее, встал, снял очки и поднес клавишу к глазам.
— «О», — сообщил он Будде, — опять «О». Ну да, — и выбросил отломавшийся рычажок вместе с буквой в корзину для бумаг. — Может, получится и без нее.
Папа снова сел за машинку и продолжил печатать. Однако недолго. Вскоре он остановился, перечел торчавший в каретке текст, встал, поднял машинку и швырнул и ее в корзину.
Как позднее Ути. Однажды он даже выбросил свою машинку, зеленую «Оливетти», из окна, только потому, что у него никак не получалась какая-то история.
II
День, когда пропал Зеленый Зепп, выдался теплым. Почти жарким. Голубое, со стальным отливом, безоблачное небо. Повсюду вьюрки, слышался далекий свист сурков. Жужжание шмелей. Кузнечики. Бабочки. Мы были на каникулах, то есть нас вывезли на каникулы. Это случилось с нами в первый раз, но и потом каникулы всегда были для нас тяжелой порой. У Наны и Ути было сколько угодно свободного времени, поэтому они играли с нами целый день. Находиться в неподвижном состоянии с раннего утра и до поздней ночи — это изматывало. Во всяком случае, меня. Болели челюсти, во рту был постоянный вкус резины, ломило ноги. Если выдавалась спокойная минутка, я даже немного постанывал, разминал руки и ноги — и тут же приходилось снова замирать, потому что игра продолжалась.
У этого места было какое-то название, которого я никогда не понимал, кажется, что-то южное, находилось оно в горах. Ледяной воздух, дыхание глетчеров. Рододендроны, кусты голубики, колокольчики. Коровьи лепешки. Орлы, парящие высоко над нами, они жили на черной высокой горе и выслеживали сурков. Но, кто знает, может, их устроили бы и гномы. Оцепеневший, беззащитный, стоящий во мху, потому что Ути и Нана как раз играли в веселый пикник гномов, я не мог даже взглянуть наверх. Мое сердце замирало от каждого удара крыльев, даже если потом оказывалось, что это была всего лишь галка.