Завтра все кончится маскарадом и фейерверком в той же местности; но такого места другого нет! Представьте, тут сто тысяч человек, и ни малейшей толкотни, ни тесноты; всякий находит свой экипаж на месте, без малейшего затруднения, всякий приходит и уходит, как и когда ему угодно; не приходится терпеть ни от жары, ни от холода, и всем предоставлены всевозможные удовольствия. Чтоб понять рисунок, вы должны знать, что Кинбурн – это театр, Керчь и Еникале – большие залы, Азов – столовая, а мачты, фонтаны и народные зрелища находятся там, где ногайские татары расположены станом…» (РА. 1878. Кн. 3. 21–22).
Братья Румянцевы, путешествуя по Европе, из этого письма незамедлительно узнали о праздновании победы над турками, не только о праздновании, но и о наградах отца, фельдмаршала Румянцева, и каждая награда имела свое значение, и сыновья графа Румянцева оценили эти подарки императрицы.
27 августа 1775 года императрица снова пишет Гримму из Царицына, в котором шесть недель жила, сообщает об именинах великой княгини, в честь которой исполняли комическую оперу, рассказывает, как дивились этому пению окрестные мужики.
Через две недели, увидев на столе чернильницу, отличное перо и белую бумагу, Екатерина не может устоять против беса-бумагомарателя и начинает писать барону Гримму, так, ни о чем, от праздности. В Коломенском, Царицыне она ужасно много исписала бумаги, 250 печатных страниц в четверную долю листа, это лучшее, что вышло из-под ее пера. «Наказ» теперь представляется ей не более чем пустой болтовней.
Екатерина II тут же вспомнила слова Дидро об этом «Наказе», а память у нее была превосходная:
«Русская императрица, несомненно, является деспотом. Входит ли в намерение ее сохранение деспотизма и на будущее, для ее наследников, или же она намерена отказаться от него? Если она сохранит деспотизм для себя и для своих наследников, пусть составит свой кодекс так, как ей заблагорассудится, народ явится лишь свидетелем сего. Если же она желает отказаться от деспотизма, пусть отказ этот будет сделан формально, и, если он явится искренним, пусть совместно со своей нацией она изыщет наиболее надежные средства к тому, чтобы воспрепятствовать возрождению деспотизма. Пусть тогда в первой же главе народ прочтет непреклонную гибель тому, кто станет стремиться к деспотизму в будущем. Отказаться властвовать по произволу – вот что должен сделать хороший монарх, предлагая наказ своей нации. Если, читая только что написанные мною строки, она обратится к своей совести, если сердце ее затрепещет от радости, значит, она не пожелает править рабами. Если же она содрогнется, и кровь отхлынет от лица ее, и она побледнеет, признаем же, что она почитает себя лучшей, чем она есть на самом деле… Если предположить, что самые размеры России требуют деспота, то Россия обречена быть управляемой дурно. Если – по особому благоволению природы – в России будут царствовать подряд три хороших деспота, то и это будет для нее великим несчастьем, как, впрочем, и для всякой другой нации, для коей подчинение тирании не является привычным состоянием. Ибо эти три превосходных деспота внушат народу привычку к слепому повиновению; во время их царствования народы забудут свои неотчуждаемые права; они впадут в пагубное состояние апатии и беспечности и не будут испытывать той беспрерывной тревоги, которая является надежным стражем свободы…
Я говорил императрице, что если бы Англия имела последовательно трех таких государей, как Елизавета Английская, то она была бы порабощена навеки… Поэтому во всякой стране верховная власть должна быть ограниченной, и притом ограниченной наипрочнейше. Труднее, нежели создать законы, и даже хорошие законы, обезопасить эти законы от всяких посягательств со стороны властителя» (Дидро Д. Замечания на «Наказ» Екатерины Второй для депутатов комиссии по составлению законов // История России от дворцовых переворотов до Великих реформ. М., 1997. С. 119).
Но разве она деспот, тиран? Разве она не предложила обществу высказать свои соображения по переустройству государства Российского в 1767 году, разве она не собрала делегатов на этом совещании, имеющем законодательный уровень, разве она не хотела отменить крепостное право и предоставить крестьянству равные права с другими слоями общества? Но грянула война… Но как только началась война, разве она не учредила Государственный совет при высочайшем дворе для обсуждения наиважнейших событий в государстве, военных действий, дипломатических переговоров с иностранными государствами? Сначала это были обсуждения в форме чрезвычайного совещания, а потом заседания Совета перешли в режим государственного учреждения. Она порой председательствовала на Совете, но чаще он проходил без нее. В Совет входили опытные царедворцы, прошедшие чуть ли не все ступени государственной службы, такие как генерал-фельдмаршал, граф Кирилл Григорьевич Разумовский, князь Александр Михайлович Голицын, граф Никита Иванович Панин, князь Михаил Никитич Волконский, граф Захар Григорьевич Чернышев, граф Григорий Григорьевич Орлов, князь Александр Алексеевич Вяземский, граф Иван Григорьевич Чернышев, вице-канцлер, граф Иван Андреевич Остерман, генерал-адъютант Григорий Потемкин, граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский, правителем канцелярии Совета был назначен тайный советник Степан Федорович Стрекалов. Принятые на Совете решения утверждались или отвергались императрицей Екатериной II, иные решения возвращались на дополнительное обсуждение, и готовилось новое решение с учетом ее мнения.