– Ваша светлость Николай Васильевич! Мир в моих глазах, если только он может быть заключен на прочных основаниях, будет во всех отношениях предпочтительнее войны самой счастливой. Вдовствующая императрица, принцесса, ее дочери и все высшее дворянства Австрии желают мира, но император, поддерживаемый князем Кауницем, сопротивляется, потому что этот молодой государь желал бы покорить Германию своему деспотическому игу, потому что он не желает уступить из боязни, что его обвинят в слабости, потому что, командуя армиею, он увеличивает свое могущество, которому расчитывает покорить и свою мать, и потому, наконец, что зависимость, в которой он находится в Вене, сделалась ему невыносимою, и что, начальствуя армиею, он свободен… Полагаю, что переговоры, которые только начались, будут иметь мало успеха. Что укрепляет меня еще более в этом мнении – так это то, что я узнал, что министерство версальское очень недовольно упорством, с которым император относится ко всем проектам мира, предложенным Франциею двору венскому. Далее французы думают, что для успокоения этих смут, без излишнего притом оскорбления императорского достоинства, надлежало бы снизойти на уступки части рубежа Баварии австрийскому дому. На этих предварениях в особенности основаны некоторые представления о примирении.
«Дело примирения Австрии и Пруссии представлялось, действительно, не легким, – зафиксировал «Русский биографический словарь» (СПб., 1913. Т. 16). – В момент открытия переговоров представители приглашенных к посредничеству держав – России и Франции – находились скорее в роли секундантов, чем посредников. Воинственность молодого императора Австрийского, которую не всегда могло утишить миролюбие императрицы-матери, горячность престарелого Фридриха, ревниво следившего за тем, чтобы дипломатия не связала его стратегии, и при малейшем промедлении выражавшего желание вернуться опять к этому, никогда не изменявшему ему оружию; алчность и мелочность в спорах германских князей; несоразмерные претензии курфюрста Пфальцского, искусно раздуваемые происками австрийского двора, – все это создавало атмосферу мало пригодную для мирной работы, внося в нее на каждом шагу «весьма великий… пункт запальчивости и персональности».
В силу этого, хотя выработанный Францией проект соглашения в принципе сразу получил одобрение заинтересованных держав и представителям их, съехавшимся 27 февраля 1779 года в Тешене, оставалось на первый взгляд только подписать трактат, – переговоры по второстепенным пунктам не только затянулись, но и неоднократно угрожали привести к полному разрыву. Не раз у Репнина, как он писал Панину, в буквальном смысле опускались руки перед возникавшими ежедневно новыми и новыми затруднениями.
Тем не менее при деятельной поддержке французского уполномоченного и Панина, со своей стороны оказывавшего возможное давление на венский двор, Репнину удалось довести дело до благополучного окончания. Ему удалось, иногда даже при помощи полу-угроз, понизить постепенно требования прусского ультиматума до полного почти совпадения с ультиматумом австрийским: венский двор, по выражению Репнина, «оказался, таким образом, припертым к стене» и не мог не принять его. С другой стороны, главным образом его энергией разрешен был труднейший вопрос о размере вознаграждения Саксонии курфюрстом Пфальцским: под его давлением курфюрст ушестерил предложенную им сумму. С тем же успехом, медленно, но твердо были разрешены возникавшие на каждом шагу мелкие, но грозившие крупными последствиями затруднения, вплоть до редакции уже принятых во всех деталях трактатов. 12 апреля Репнин мог донести об успешном завершении своей миссии. 2 мая подписан был мир между Австрией и Пруссией, а 4-го Репнин выехал в Бреславль, где на следующий день откланялся королю и через Кенигсберг отбыл в Россию» (Там же. С. 108–109).
17 мая 1779 года Фридрих II, подводя итоги переговоров с Австрией и заключения Тешенского трактата о мире, в возвышенных тонах благодарит российскую императрицу «за великодушную помощь»: «Вся Германия обязана вам миром, которым мы будем наслаждаться отныне; нескольких слов, государыня, из ваших уст было достаточно для укрощения австрийского честолюбия». Высоко оценивая дипломатические способности князя Репнина, Фридрих II отмечает, что русский дипломат проявил бдительность, дальновидность, твердость и неутомимость в соглашении «стольких различных интересов», «то уничтожая козни лживой политики, то заставляя внимать рассудку государей», «то находя средства для соглашения противуположных интересов».