Внося изменения в свои статьи из «Литературного консерватора», Гюго стремился обновить прошлое: он представал молодым пророком, чей развевающийся плащ хлопал по лицам других писателей, особенно тех, чьи имена он удалил из издания 1834 года. Возможно, все получилось случайно – от стихийного стремления развенчать шаблон, а также доказать, что «на первый взгляд противоречивые идеи ранней юности последовательно подводили его к одной главной мысли, которая развивалась постепенно» (мысли о социальной реформе){204}. Иными словами, Гюго относился к своей жизни, как отнесся бы к ней любой биограф традиционного толка. В 1819–1820 годах такой связи не существовало: необычайная литературная энергия подпитывалась не страстной преданностью социальной реформе, но трениями между Виктором Гюго и его близкими. В нескольких ранних выпусках часто встречаются сокрушительные отзывы о генерале Гюго: «Я знаю от отца: никогда не поздно сказать, к чему призывает нас совесть, когда нам это выгодно». «Ешь мало, но часто… Мой отец [в 1834 году изменено на «мой двоюродный дед». – Г. Р.] у себя дома следовал лишь первой половине данной рекомендации».
Тем не менее складывалось впечатление, что Гюго достиг некоего молчаливого согласия с отцом. Заключив пари на одном литературном банкете, он за две недели написал большой рассказ, «Бюг-Жар галь», который выходил выпусками в «Литературном консерваторе» в мае и июне 1820 года. Героя «Бюг-Жаргаля» нельзя назвать традиционным; это чернокожий вождь, руководивший восстанием рабов на Сан-Доминго. Что примечательно, главный герой, негр, изображен не просто жертвой, но воплощением христианских добродетелей; примечательно также, что Гюго как будто написал «Бюг-Жаргаля» с отцовской, либеральной, точки зрения. В 1818 году генерал Гюго опубликовал памфлет о «способах замены торговли неграми на свободных людей»{205}. Когда в 1825 году Гюго переделал рассказ в короткий роман, он изменил дату публикации первой версии на 1818 год – «воспоминание о том периоде безмятежности, дерзости и уверенности, когда автор взялся за такую громадную тему».
Тот период – который можно назвать каким угодно, только не «безмятежным», – позволяет последний раз взглянуть на профессионала Виктора Гюго до того, как в полной мере проявилась его самобытность. Зрелище способно поставить в тупик. Перед нами не юный гений, который исследует новые тропы, а жадное стремление превзойти других; младенец в писательской среде, который хватает еду со всех тарелок на столе.
Шестнадцатый выпуск «Литературного консерватора» оказался больше обычного насыщен личными посланиями. В нем напечатали стихотворение под названием «Молодой изгнанник» (Le Jeune Banni): «На рассвете я бродил, наполненный сладким ожиданием, / И увидел длинные складки твоего ослепительного платья». «Вечером, стараясь шагать в такт тяжелым шагам твоего отца, / Я вошел в твой дом, видя все и восхищаясь всем… / Твоя робкая голубка сидела в моей руке».
Для одного читателя этот трогательный образчик нового стиля был настоятельной мольбой, возможно не предназначенной для того, чтобы ее воспринимали буквально, и тем не менее тревожащим: «Берегись, моя Эмма: когда забрезжит рассвет, / Беги, причеши свои черные кудри в другом месте… Чтобы под тенистыми деревьями / Прозрачная вода, в которой ты ищешь свое отражение, / Не показала тебе хладный труп».
Адели Фуше было всего пятнадцать, когда Гюго признался ей в любви (26 апреля 1819 года) и потребовал такого же признания от нее. Девочка, которую он, бывало, качал на качелях в переулке Фельянтинок, превратилась в ангела – как он писал ей: «Красивее благодаря своей скромности, чем благодаря своим чарам», «так же девственна в мыслях, как и в поступках», «исполнительная и покорная»{206}. Именно таких скромных девиц, лишенных эротизма, обожествляли в то время поэты в своих элегиях.
По контрасту с другими романами Гюго его первый любовный роман пришелся очень кстати по времени. Тогда Софи Гюго заболела пневмонией; слабость матери, возможно, натолкнула Виктора на мысль о том, что ему пора обзаводиться собственной семьей. Наверное, он догадывался, что в Адель влюблен и Эжен. Младшему брату снова предстояло победить: теперь у всех его стремлений появилась цель, а у всех его стихов – тема.
«В вихре чувств я различаю только одно: непреодолимую страсть…
Отныне я не могу жить, не будучи любимым тобой, а если я перестану видеться с тобой, я обречен на медленную, но неизбежную смерть… Отныне на людях нам придется притворяться сдержанными…»{207}