Филипп действовал весьма обдуманно, так как, сидя в тюрьме, поразмыслил о злоключениях своей распутной жизни. Таким образом, он не нуждался в наставительных речах Дероша, чтобы понять необходимость снискать уважение буржуазии честным, упорядоченным и пристойным образом жизни. Восхищенный возможностью посмеяться над Максом, он хотел своим поведением в духе Миньоне усыпить бдительность противника, обманув его относительно своего характера. Он рассчитывал сойти за простака, показывая себя великодушным и бескорыстным, а в то же время опутать противника и подобраться к дядюшкиному наследству, — тогда как его мать и брат, действительно бескорыстные, великодушные и возвышенные люди, действуя с неподдельной простотой, были обвинены в расчетливости. Жадность Филиппа разгорелась, когда Ошон сообщил ему самые точные сведения о богатстве Руже. В первом же тайном собеседовании Филиппа с восьмидесятилетним старцем они оба единодушно признали необходимым не возбуждать недоверия у Макса, так как все было бы потеряно, если бы Флора и Макс увезли свою жертву хотя бы только в Бурж.
Раз в неделю подполковник обедал у капитана Миньоне, раз — у Карпантье, а по четвергам — у г-на Ошона. Скоро его стали приглашать еще два-три дома, и через каких-нибудь три недели ему приходилось тратиться только на завтрак. Нигде он не говорил ни о своем дяде, ни о Баламутке, ни о Жиле, разве только когда хотел что-нибудь узнать относительно пребывания матери или брата в Иссудене. Наконец три офицера — единственные во всем городе офицеры, награжденные орденами, причем среди них Филипп имел преимущество по степени, что придавало ему в глазах всех превосходство, весьма ценимое в провинции, — ежедневно в один и тот же час прогуливались вместе перед обедом, составляя, как говорится, свою компанию. Такая манера держаться, такая сдержанность, такое спокойствие произвели в Иссудене прекрасное впечатление.
Все приверженцы Макса видели в Филиппе «рубаку» — выражение, означающее в военной среде, что за каким-либо командиром признают лишь самую обыкновенную храбрость, отказывая ему в способностях, требуемых для командования.
— Это человек весьма почтенный, — как-то сказал Максу г-н Годде.
— Ба, — ответил Жиле, — его поведение в верховном суде обличает либо простофилю, либо сыщика; он настолько глуп, что, как вы сами говорите, был одурачен крупными игроками.
Добившись нужной ему репутации, Филипп, опасаясь местных язычков и желая по возможности скрыть от города некоторые обстоятельства своей жизни, поселился на окраине предместья Сен-Патерн, в доме, к которому примыкал обширный сад. Здесь в полной тайне он мог упражняться в фехтовании с Карпантье, который до своего перехода в гвардию преподавал фехтование в пехоте. Таким образом, Филипп втихомолку не только восстановил свое былое искусство, но и научился от Карпантье еще особым приемам, позволявшим ему не бояться первоклассного противника. После этого он занялся с Миньоне и Карпантье стрельбой из пистолета, как бы для развлечения, а на деле — с целью внушить Максансу Жиле, что в случае дуэли рассчитывает именно на этот род оружия. Встречая Жиле, Филипп ожидал, пока тот поклонится первым, и отвечал, приподнимая край шляпы, с небрежностью подполковника, отвечающего на приветствие солдата. Максанс Жиле не подавал и признака раздражения или недовольства; по этому поводу он ни разу не обмолвился ни единым словом у Коньеты, где все еще устраивались только ужины, так как со времени удара ножом, нанесенного Фарио, ночные проделки были временно приостановлены. Немного погодя презрение подполковника Бридо к командиру батальона Жиле считалось уже доказанным фактом, о котором поговаривали между собой некоторые «рыцари безделья», не столь тесно связанные с Максансом, как Барух, Франсуа и трое-четверо других. Вообще все удивлялись, видя, что горячий, неистовый Макс ведет себя с такой сдержанностью. Никто в Иссудене, не исключая даже Потеля или Ренара, не осмеливался заговорить с Жиле по этому щекотливому поводу. Потель, порядком огорченный столь явной неприязнью двух храбрецов императорской гвардии, изображал Макса человеком, способным сплести сеть, в которую попадется-таки подполковник. По мнению Потеля, можно было ожидать кое-каких новых событий после того, что натворил Макс с целью изгнать г-жу Бридо с сыном, — дело Фарио не было больше тайной. Г-н Ошон не преминул сообщить некоторым местным старикам о жестокой проделке Жиле. К тому же г-н Муйерон, тоже попав в герои обывательских пересудов, по секрету назвал имя «убийцы», быть может, для того, чтобы разузнать о причинах ненависти Фарио к Максу и быть на страже правосудия в ожидании грядущих событий.
Толкуя об отношениях между подполковником и Максом и пытаясь угадать, к чему их приведет взаимная вражда, город предвидел, что они должны столкнуться. Филипп, тщательно разузнав подробности об аресте своего брата, о предшествующих обстоятельствах жизни Жиле и Баламутки, в конце концов завязал довольно близкие отношения с Фарио, своим соседом. Хорошенько присмотревшись к испанцу, Филипп решил, что можно довериться человеку такого закала. Оба они были столь единодушны в своей ненависти, что Фарио предоставил себя в распоряжение Филиппа, рассказав ему все, что знал о «рыцарях безделья». Филипп обещал Фарио возместить ему понесенные им убытки, в случае если удастся захватить над своим дядей ту власть, которой пользуется Жиле, — и таким образом сделал испанца своим фанатичным помощником.
Итак, Максанс стоял лицом к лицу со страшным врагом; он, по местному выражению, нашел с кем поговорить. Возбужденный пересудами, город Иссуден предчувствовал битву между этими персонажами, которые, заметьте, презирали друг друга.
В конце ноября Филипп, встретившись около полудня с Ошоном в главной аллее Фрапэль, сказал ему:
— Я узнал, что ваши внуки Барух и Франсуа — близкие друзья Максанса Жиле. Негодники участвуют во всех проделках, которые совершаются в городе. От них Максанс и узнавал, что говорилось у вас, когда мой брат и мать были здесь.
— Откуда же у вас такие ужасные сведения?
— Я слышал их разговор ночью, когда они выходили из кабачка. Ваши внуки должны Максансу по тысяче экю. Этот мерзавец велел бедным мальчишкам поразведать о наших намерениях, напомнив им, что именно вы придумали способ обойти моего дядюшку при помощи попов, и объяснив им, что только под вашим руководством я способен действовать — так как, к счастью, он ведь считает меня самого только рубакой.
— Как?! Мои внуки...
— Подкараульте их, — ответил Филипп, — и вы увидите, как они возвращаются в четыре часа утра на площадь Сен-Жан, оба пьяные как стелька, в обществе Максанса...
— Так вот почему мои проказники отличаются такой воздержностью! — воскликнул Ошон.
— Фарио рассказал мне об их ночной жизни, — продолжал Филипп. — Без него я бы никогда не догадался. Мой дядя живет под ужасным гнетом, если судить по словам Макса; тот все это рассказал вашим внукам, а испанец подслушал. Я подозреваю, что Макс и Баламутка составили план свистнуть государственную ренту дядюшки, дающую пятьдесят тысяч франков ежегодного дохода, а затем, выщипнув это перо у голубка, уехать, уж не знаю куда, и обвенчаться. Как раз самое время разведать, что происходит в доме у дяди; но я не знаю, как это сделать.
— Надо подумать, — ответил старик.
Филипп и г-н Ошон расстались, увидев, что к ним кто-то приближается.
Никогда в своей жизни Жан-Жак Руже не страдал так, как после первого посещения своего племянника Филиппа. Испуганная Флора предчувствовала опасность, угрожавшую Максансу. Руже надоел ей, и, боясь, как бы старик не зажился на свете, она, видя, что он упорно сопротивляется ее преступным действиям, придумала очень простой план: уехать из этих мест и выйти замуж за Максанса в Париже, предварительно заставив Руже перевести на ее имя государственную ренту в пятьдесят тысяч франков ежегодного дохода. Холостяк, руководясь вовсе не интересами своих наследников или собственной скупостью, но своей страстью, отказывался перевести деньги на имя Флоры, возражая ей, что она и так его единственная наследница. Несчастный знал, до какой степени Флора любила Макса, и вполне представлял себе, что она его покинет, как только будет достаточно богата и тем самым получит возможность выйти замуж.