Иногда они устраивали засаду на Главной или на Нижней улице, двух основных городских артериях, куда выходило много переулков. Притаившись то там, то сям у выступов стены, по углам переулков, когда дома были объяты первым сном, они поворачивали голову по направлению ветра и кричали диким голосом от двери к двери, от одного конца улицы до другого: «Что случилось? Что такое?» Эти непрекращавшиеся крики будили горожан, которые высовывались в рубашках и бумажных колпаках, со свечой в руке, переговаривались друг с другом и высказывали самые нелепые предположения, корча притом самые смехотворные мины.
Был в городе один бедный переплетчик, глубокий старик, который верил в нечистую силу. Как почти у всех провинциальных ремесленников, у него была маленькая мастерская в нижнем этаже дома. «Рыцари», нарядившись чертями, вваливались к нему ночью, сажали старика в ларь с бумажными обрезками и убегали, а он подымал такой крик, как будто трех-четырех человек сжигают заживо. Бедняга будил соседей, рассказывал им, что ему явился сам Люцифер, и слушатели никак не могли разубедить его в этом. Переплетчик чуть не рехнулся.
В самый разгар суровой зимы «рыцари» за одну ночь разобрали камин в кабинете сборщика налогов и сложили другой, совершенно такой же; все это они проделали бесшумно, не оставив ни малейшего следа своей работы. Внутренние ходы в новом камине были устроены так, что дым валил в комнату. Сборщик налогов терпел два месяца, прежде чем понял, почему его столь исправный камин, которым он был так доволен, сыграл с ним такую шутку, — и камин пришлось перекладывать.
Однажды они окунули в серу три охапки соломы и вместе с промасленной бумагой засунули их в камин старой ханжи, приятельницы г-жи Ошон. Утром, разведя огонь, бедная женщина, тихая и кроткая, увидела перед собой огнедышащий вулкан. Примчались пожарные, сбежался весь город, а так как среди пожарных находилось несколько «рыцарей безделья», то они залили водой весь дом старушки и, не удовлетворившись тем, что напугали ее пожаром, привели ее в ужас потопом. Она заболела.
Когда им хотелось, чтобы кто-нибудь провел всю ночь настороже и в смертельной тревоге, они посылали своей жертве анонимное письмо, предупреждая обывателя, что он будет обворован; после этого они один за другим проходили, пересвистываясь, мимо его ограды или окон.
Одна из самых милых выходок, долго забавлявшая город, так что еще и сейчас о ней рассказывают, заключалась в следующем: они разослали наследникам одной старой и очень скупой дамы, которая должна была оставить прекрасное наследство, коротенькие извещения о ее смерти с просьбой прибыть к известному часу, чтобы присутствовать при наложении печатей. Из Ватана, Сен-Флорана, Вьерзона и окрестностей прибыло почти восемьдесят человек, все в глубоком трауре, но довольно весело настроенные, некоторые со своими женами, а вдовы с сыновьями, кто в двуколке, кто в плетеном кабриолете, кто в дрянной тележке. Представьте себе сцену между служанкой старой дамы и первыми прибывшими наследниками. А совещания у нотариусов! В Иссудене словно произошел мятеж...
В конце концов помощник префекта осмелился счесть такое положение невыносимым, тем более что нельзя было дознаться, кто позволяет себе эти шутки. Сильные подозрения падали на молодых людей, но так как в ту пору Национальная гвардия в Иссудене существовала лишь по имени, гарнизона не было, а жандармский лейтенант имел в своем распоряжении только восемь жандармов и ночных обходов не делали, то невозможно было найти доказательства. Помощник префекта немедленно был взят на заметку и зачислен в ненавистные. Этот чиновник имел привычку завтракать двумя свежеснесенными яйцами. Он держал кур у себя во дворе, и, кроме мании есть свежеснесенные яйца, у него была еще другая — варить их самолично. Ни его жена, ни служанка, никто, по его мнению, не умел варить яйца, как нужно; он производил это с часами в руках и хвастался, что по части варки яиц превосходит всех на свете. Два года он варил яйца с успехом, снискавшим ему множество насмешек. И вот в продолжение месяца каждую ночь у его кур таскали яйца, вместо которых подкладывали сваренные вкрутую. Помощник префекта лишь попусту терял труд и время, а вместе с ними и славу яичного помощника префекта. В конце концов он начал завтракать иначе. Но он ничуть не заподозрил «рыцарей безделья», настолько их проделка была ловко осуществлена. Макс придумал смазывать каждую ночь трубы в его печах маслом со столь зловонным запахом, что хоть беги из дому. Этого мало; однажды, когда жена помощника префекта собралась к обедне, ее шаль оказалась склеенной каким-то составом так крепко, что ее нельзя было накинуть. Помощник префекта исходатайствовал у своего начальства перевод в другое место. Малодушие и покорность этого чинуши содействовали окончательному упрочению таинственной власти озорных «рыцарей безделья».
Между улицей Миним и площадью Мизер в то время была расположена часть квартала, ограниченная внизу рукавом Отводной реки, а сверху укреплениями — от плаца до Горшечного рынка. Этот неправильный четырехугольник застроен убогими домишками, налезающими друг на друга, а тесные кучки их разделены кривыми улочками столь узкими, что вдвоем по ним невозможно пройти рядом друг с другом. Эта часть города, своего рода Двор Чудес[37], была заселена бедняками или людьми, занятыми малоприбыльными профессиями; они и помещались в этих лачугах и жилищах, живописно именуемых в просторечии «подслеповатыми домами». Без сомнения, во все времена то был проклятый квартал, убежище всякого темного люда, — недаром одна из улиц называлась там Улицей палача. Установлено, что в продолжение пяти веков у городского палача здесь был свой дом с красною дверью. Помощник палача города Шатору проживает здесь и поныне, если верить народным толкам — потому что он никому не показывается на глаза. Только виноградари имеют сношения с этим таинственным существом, которое унаследовало от своих предшественников дар излечивать переломы костей и язвы. В прошлые времена, когда город жил на столичный лад, тут было местопребывание веселых девиц; проживали здесь и перекупщики таких вещей, на которые, казалось бы, никто не позарится, проживали старьевщики со своим зловонным товаром, — словом, тот неправдоподобный сброд, который почти в любом городе населяет такие места, под главенством двух-трех евреев.
На углу одной из этих сумрачных улиц, в наиболее оживленной части квартала, с 1815 по 1823 год, а быть может, и позже, содержала кабак одна женщина, известная под именем тетушки Коньеты. Кабак занимал двухэтажный дом с чердаком — довольно хорошую постройку со связями из белого камня, промежутки между которыми были заполнены щебнем, скрепленным известью. Над дверью висела огромная сосновая ветка, как бы отливавшая флорентийской бронзой. Словно этот символ не был достаточно ясен, взор приковывала прикрепленная к наличнику дверей синяя вывеска, где под надписью Отличное мартовское пиво был нарисован солдат, направлявший круто вздымавшуюся из кувшина пенистую струю в стакан, который протягивала весьма сильно декольтированная женщина, — и все это в красках, способных довести до обморока самого Делакруа. Первый этаж был занят огромной залой, служившей одновременно и кухней и столовой; тут же, на гвоздях, вбитых в балки, висели съестные припасы, необходимые для подобного заведения. Позади этой залы лестница, какие бывают на мельницах, вела в верхний этаж; у входа на лестницу виднелась дверца, ведущая в длинную комнату с окнами во двор — один из тех провинциальных дворов, которые походят на каминную трубу, до такой степени они узки, черны и окружены высокими стенами. Спрятавшаяся за пристройкой и укрытая от взоров оградою, эта зальца служила для иссуденских проказников местом их торжественных заседаний. На глазах у всех папаша Конье в рыночные дни принимал деревенских жителей, но тайно он содержал трактир для «рыцарей безделья». Этот Конье когда-то был конюхом в одном богатом доме и в конце концов женился на своей Коньете, раньше служившей кухаркой в одном приличном семействе. В Римском предместье продолжают, так же как в Италии и Польше, на латинский манер изменять фамилии по родам. Соединив свои сбережения, папаша Конье и его жена приобрели дом, чтобы начать там свою деятельность в качестве кабатчиков. Коньета, женщина лет сорока, высокая, пухлая, с носом как у Рокселаны[38], со смуглой кожей, с черными как смоль волосами, с живыми и круглыми карими глазами, с насмешливым, умным лицом, была выбрана Максом Жиле в качестве Леонарды[39] его Ордена из-за своего характера и поварских талантов. Папаша Конье, коренастый человек лет пятидесяти шести, был у жены под башмаком и, как она говорила в шутку, хоть и был одноглазым, а глядел в оба. В продолжение семи лет, с 1816 по 1823 год, ни муж, ни жена ни разу не проболтались о том, что происходило или замышлялось у них по ночам, и обнаруживали самую живую привязанность ко всем «рыцарям»; преданность кабатчиков, таким образом, была безусловна, хотя, быть может, не столь уж достойна высокой оценки, если иметь в виду, что молчание и преданность были для них залогом собственной выгоды.
37
38
39