Старик Руже отправил на тот свет достаточно людей, а потому сумел предвидеть и свой собственный конец. Застав его на смертном одре, завернувшимся в тогу философа-энциклопедиста, нотариус торопил его что-нибудь сделать в пользу молодой девушки, достигшей тогда семнадцати лет.
— Отлично, — сказал доктор, — освободим ее из-под опеки!
Эти слова дают представление о старике, который никогда не упускал случая найти для своих сарказмов повод в профессиональных понятиях того, с кем он говорил. Облекая в остроумную форму свои скверные поступки, он заставлял прощать их себе: в Иссудене за остроумием всегда признают правоту, особенно когда оно опирается на личную, хорошо понятую выгоду. Нотариус увидел в этих словах вопль напряженной ненависти развратника, чьи расчеты были обмануты природой, мщение неповинному предмету бессильной любви. Такое мнение в некотором роде было подтверждено упрямством доктора, который ничего не оставил Баламутке; когда нотариус снова попробовал настаивать, старик сказал с желчной усмешкой: «У нее достаточное богатство в ее красоте».
Жан-Жак Руже не оплакивал отца, его оплакивала Флора. Старый доктор сделал своего сына очень несчастным, особенно со времени его совершеннолетия, — а Жан-Жак стал совершеннолетним в 1791 году, — между тем крестьянской девочке старик предоставил материальное благополучие, которое, по понятиям деревенских жителей, является идеалом счастья. Когда после похорон Фаншета сказала Флоре: «Что же теперь будет с вами, раз барина больше нет?» — у Жан-Жака в глазах что-то блеснуло, его неподвижное лицо впервые одушевилось, как бы озаренное лучом мысли, и выразило какое-то чувство.
— Оставьте нас, — сказал он Фаншете, убиравшей со стола.
В семнадцать лет Флора еще сохранила тонкость стана и черт лица, ту соблазнившую доктора изысканную красоту, которая умело сохраняется светскими женщинами, но увядает у крестьянок так же быстро, как полевой цветок. Тем не менее у нее уже начинала обнаруживаться склонность к полноте, отличающая всех красивых крестьянок, если они не проводят в поле на солнцепеке жизнь, исполненную труда и лишений. Грудь ее развилась; плечи, полные и белые, обозначались роскошными формами и гармонично сливались с шеей, на которой уже виднелись складки; но контуры лица были чисты, и подбородок еще не отяжелел.
— Флора, — сказал Жан-Жак взволнованным голосом, — вы очень привыкли к этому дому?
— Да, господин Жан...
Но, готовясь сделать признание, наследник почувствовал, что мысли о только что похороненном мертвеце сковывают ему язык; он задался вопросом, как далеко зашло благорасположение его отца. Флора смотрела на своего нового господина, не подозревая его простоватости, и ожидала несколько времени в надежде, что Жан-Жак снова заговорит. Но она так и ушла, не зная, что думать о его упорном молчании. Несмотря на воспитание, полученное Баламуткой у доктора, все же должно было пройти известное время, прежде чем она поняла характер Жан-Жака, чью историю мы здесь вкратце и сообщим.
Жан-Жак Руже в возрасте тридцати семи лет, ко времени смерти отца, был таким же покорным сыном, так же робок, как двенадцатилетний ребенок. Эта робость должна объяснить его детство, юность и вообще всю жизнь всякому, кто выразил бы сомнение в возможности подобного характера или фактов настоящей истории — увы, часто встречающихся повсюду, даже среди особ королевской крови: ведь когда София Доус попала к последнему Конде, она была в худшем положении, чем Баламутка. Есть два вида робости: робость ума и робость нервов; робость души и робость тела. Одна не зависит от другой. Тело может испытывать страх и трепетать, в то время как разум остается спокойным и мужественным, и наоборот. Здесь ключ ко многим нелепостям душевной жизни. Если робость обоих видов соединяется в одном человеке, он будет ничтожеством весь свой век. Эта полная робость встречается у тех, о ком мы говорим: «Да это дурачок». Часто за такой глупостью скрываются непроявленные большие достоинства. Быть может, этой двойной слабостью объясняется жизнь некоторых отшельников, не выходивших из состояния экстаза. Столь прискорбное физическое и душевное состояние в такой же степени бывает результатом совершенства физической и духовной организации, как и результатом каких-то еще не исследованных недостатков.
Робость Жан-Жака обусловливалась некоторым оцепенением его способностей, которые мог бы вызвать к жизни какой-нибудь великий воспитатель, а может быть, и врач-хирург, вроде Деплена. У него, как у кретинов, чувство любви наделено было той силой и живостью, каких недоставало его разуму, хотя, впрочем, в житейских делах Жан-Жак смыслил недурно. Сила его страсти, лишенной идеального начала, в которое она обычно претворяется у молодых людей, еще способствовала его робости. Никогда он не мог осмелиться поволочиться, как принято говорить, за какой-нибудь женщиной в Иссудене. А сами молодые девушки или женщины буржуазного круга не решались заигрывать с этим застенчивым и неуклюжим молодым человеком. Жан-Жак Руже был среднего роста и наружности не только ординарной, но довольно безобразной, хотя бы из-за выпученных бледно-зеленых глаз, не говоря уже о расплывшихся чертах лица и мертвенной бледности, придававшей ему старообразный вид. Присутствие какой-нибудь женщины прямо-таки уничтожало бедного малого; хотя его сильно влекли порывы страсти, но с такой же силой удерживала скудость мысли, бывшая следствием полученного им воспитания. В таких случаях, сохраняя неподвижность под действием двух равных, но противоположных сил, он не знал, что сказать, и трепетал при мысли: а вдруг его о чем-нибудь спросят? — до такой степени он боялся, как бы ему не пришлось отвечать! Желание быстро развязывает язык у всякого другого, но Жан-Жака оно сковывало. Поэтому он остался одиноким и искал одиночества, так как оно позволяло ему чувствовать себя свободно. Доктор слишком поздно спохватился, что такой темперамент и такой характер могут привести к плохим последствиям. Он не прочь был женить сына, но так как женить его — означало отдать его под чье-то владычество, которое стало бы абсолютным, то отец колебался. Не значило ли это отдать судьбу своего состояния в руки чужой девушке — еще кто ее знает какой? Действительно, — и Руже это понимал, — трудно точно предвидеть внутренний облик женщины, изучая ее в девичестве. Исподволь подыскивая для сына особу такого нрава и таких правил, что на нее можно было бы до известной степени положиться, доктор тем временем попытался толкнуть его на путь скупости. Таким способом он надеялся заменить у этого дурачка недостающий разум чем-то вроде инстинкта. Сначала он приучил его к размеренной жизни, внушил ему некоторые твердые взгляды относительно выгодного помещения капитала; потом избавил его на будущее время от главных трудностей при управлении земельным имуществом, позаботившись о том, чтобы оставить после себя имения вполне благоустроенными и сданными в долгосрочную аренду.
Но одно обстоятельство, которому предстояло определить собою всю жизнь этого несчастного существа, ускользнуло, однако ж, от проницательности столь хитрого старика. Робость похожа на скрытность, она отличается всей ее глубиной. Жан-Жак страстно любил Баламутку. Впрочем, не могло быть ничего естественней. Флора была единственной женщиной, жившей возле него, единственной, которую он мог видеть, сколько ему хотелось, тайно засматриваясь на нее, разглядывая в любое время; для него Флора озаряла светом отцовский дом; сама того не зная, она даровала ему единственную радость, позлатившую его юные годы. Даже и не думая ревновать к своему отцу, он был восхищен воспитанием, которое тот давал Флоре: разве ему не нужна была именно доступная женщина, за которой не надо ухаживать? У страсти, заметьте это, имеется собственный разум, и она может наделить простофилю, глупца, дурачка своего рода сообразительностью, особенно в юности. Человек самый грубый всегда проявляет в страсти некий животный инстинкт, своей целеустремленностью похожий на мысль.
На следующий день Флора, которую молчание хозяина заставило призадуматься, ожидала какого-либо важного сообщения; но, хотя Жан-Жак вертелся возле нее и исподтишка поглядывал на нее с вожделением, все же он ничего не нашелся сказать. Наконец за сладким хозяин возобновил вчерашний разговор.