Весной 1941 года тучи стали сгущаться. Наряду с регулярными рейсами немецких самолетов в Москву случались и несанкционированные перелеты. Лондон передавал о скоплении немецких войск на нашей границе, а ТАСС опровергал эти сообщения, называя их провокациями. Тем не менее о войне начали говорить и в народе, и на лекциях по международному положению. Поползли слухи, запахло порохом. Молодых мужчин призывали в армию для фортификационных работ. Участились аресты и высылка людей, считавшихся неблагонадежными. Парадоксально, но эта несправедливая депортация спасла жизнь какой-то части людей.
20 июня 1941 года в нашей школе был выпускной вечер. Часть ночи я провел в школе. Где-то в коридоре или во дворе немного выпили с ребятами, мутило. Общее чувство неуверенности и некоторой растерянности («Что делать дальше? Куда податься?») усилилось, когда стало известно, что родителей некоторых соклассников (среди них были и состоятельные люди, и простая интеллигенция) в эту ночь арестовали и куда-то вывозят. В школе спряталась одна девушка, и все мы жалели ее. 21 июня продолжалось это тяжкое чувство безвестности. У меня никаких определенных планов не было. Брат и родители объяснили мне, что мои планы относительно МГИМО — это детские мечты. Вечером мы с Басей и Мирой пошли на последний сеанс в кино — брат накануне уехал для выступления в суд в город Ломжу, на самую границу. Из кино мы вернулись поздно, долго не засыпали, наконец сон сморил. Через два-три часа нас подняла бомбежка.
Было около четырех часов утра 22 июня. На улице светло как днем. Небо молнией перерезали гитлеровские (их было много!) и советские (их было ужасно мало!) самолеты. Бомбы разрывались совсем близко — наш дом находился недалеко от железнодорожного вокзала. Где-то горело, поднимались клубы черного дыма, пахло гарью. Все выбежали во двор. Над нами жили два офицера НКВД. Когда они пробежали мимо отца, он их спросил: «Что происходит? Это война?» Проявив должную бдительность, они успели ответить: «Вероятно, это маневры…»
Надо было что-то решать. Как допризывник, я ушел в школу и со многими другими ребятами-выпускниками направился в военкомат. Там полным ходом шла эвакуация. На машины грузили ящики с бумагами, сейфы, и один из работников военкомата, посмотрев на нас, посоветовал: «А вы, хлопцы, не беспокойтесь». А затем философски добавил: «Когда положено будет, получите повестки». Позже стало известно, что военкомат, как и другие советские учреждения, срочно эвакуировался в первые два дня. И, конечно, ни в Белостоке, ни в десятках других городов и районов, оккупированных в первые дни, повесток из военкомата никто уже не получил.
Я вернулся домой, и мы обсудили план действий. Поскольку дом наш находился рядом с железной дорогой и недалеко от вокзала, решили, что благоразумнее перейти к знакомым, Езерским, которые жили в более, как нам тогда казалось, безопасном районе города — недалеко от центра, в еврейском квартале. Там же, неподалеку, находилась центральная синагога. В то время мы об этом даже и не подумали. Только потом все эти подробности стали трагически важными. Брата не стали ждать, оставили ему записку.
Езерские приняли нас хорошо. Тем временем город продолжали бомбить, но бомбы падали далеко от нас. Поздно вечером вернулся из Ломжи Павел, там шли тяжелые бои, и он приехал на танке — транспорт уже не работал. Посовещавшись, мы решили, что на следующее утро брат, Бася, Мира и я попытаемся прорваться на восток. Маме подобные походы были не под силу, и отец сказал, что не покинет маму и останется с ней.
Утром 23 июня мы вышли. Поезда и автобусы уже не ходили, и мы отправились пешком по шоссе на восток. По дороге двигались вереницы беженцев с небольшими пожитками в руках или на спине, реже с тележками. Войска двигались в обоих направлениях — кто на запад, кто на восток. Понять что-либо было невозможно. Мы шли уже пару часов, когда прилетели фашистские самолеты и начали обстреливать шоссе — стали взрываться бомбы, застрекотали пулеметы. Откуда-то ответили наши зенитки, но фашистам, по-видимому, удалось их подавить, так как гитлеровские летчики продолжали безнаказанно разбойничать на дороге.
Мы свернули с шоссе и стали двигаться проселками. Здесь также было людно — шли беженцы и воинские части. Вскоре фашистская авиация стала обстреливать и эти дороги. Пришлось укрыться в амбаре. Однако и амбар давал лишь иллюзию укрытия — пока было светло, люфтваффе продолжало бомбить дороги с двигавшимися по ним войсками и беженцами.
В воздухе стоял вой немецких сирен, почти без перерыва пикировали фашистские самолеты, ухали бомбы. Только ночью этот ад закончился. Утром мы вышли из амбара и стали наблюдать за шоссе: казалось, что больше войск движется на запад. Стали расспрашивать солдат, те утверждали, что наши войска не только контролируют положение, но прорвались к Варшаве. Очень хотелось верить этому. К тому же Бася и Мира натерли ноги и шли с трудом. После краткого совещания к вечеру мы решили вернуться в Белосток. Родители обрадовались, так как слухи о беспрерывных обстрелах дорог дошли и до них.