По Устя заупрямилась и не пошла, будто уж зело много забот ей с протиранием книг.
Тогда Максюта придвинулся к самому Бяшиному уху и зашептал, весь горя страстями:
- Намедни Стеша велела к ней прийти... Просит какую-нито новую песенку принести, сказывает - скучно. Конечно, день да ночь, все в одной светелке, зимой ведь на качели не выйдешь... Васка, голубчик, сделай милость, перепиши красивенько, я новую песенку у одного прапорщика выучил прелесть!
Оглядываясь то на распахнутый раствор, из-за которого все не шли люди, охочие до книг, то на склонившуюся за прилавком Устю, он вынул из-под полы маленькую балалаечку-бруньку. Заверил Бяшу:
- Я буду шепотом петь, а то без игры я и слова-то все перекорежу.
Максюта учился когда-то грамоте у москворецкого дьячка Вавилы, даже Псалтырь будто бы всю прочитал. Буквы знал славянские, а складывать их ему никак не удавалось.
- Иже, зело, буки, аз... - правильно называл он буквы. - А вот как из них складывается и-з - а-б, никак не пойму. Не дал господь!
Теперь, тренькая на балалайке, он бодро запел:
- "Ты сердце полонила, надежду подала и то переменила, все счастье отняла... Лишаяся приязни, я все тобой гублю, достоин ли я казни, что я тебя люблю?"
- Да помедленней ты, Максюта, не стрекоти, я не успеваю записывать.
Тогда Максюта, дав Бяше время записать напетое, прошелся козырем по библиотеке, уверяя, что это есть новое коленце в контрдансе, которое приказчики только что выучили от французского танцмейстера Рамбура...
И запел, заиграл с удвоенной энергией:
- "Дня светла я не вижу, с тоскою спать ложусь; во сне тебя увижу, но ax - и пробужусь!"
- Антихристы вы, антихристы! - вдруг отчетливо сказала Устя, выходя из-за горки с книгами.
- Что ты, что ты! - замахал на нее руками Бяша. А Максюта, сначала опешив, быстро перешел в контрнаступление:
- Да ты о чем, девка? Мы православные, к причастию ходим, образа святые почитаем. А ты - антихристы! Да за таковые словеса тотчас - слово и дело государево и в Преображенский застенок, на козу!
- Слуги антихристовы! упрямо повторила она. Глаза у нее стали дикими, кулаки, как деревянные, ударяли по прилавку, платок сбился, и коса упала на плечо.
- Э, да она у вас кликуша!-- сказал Максюта. - Ну, мы на бесноватых управу знаем, у нас в рядах по две-три кликуши в день выпроваживаем.
Максюта действительно ловко ухватил Устю за косу и, хорошенько встряхнув, поставил на колени, а потом опять поднял на ноги и толкнул к раствору.
- Только не на улицу! - в ужасе вскричал Бяша, не зная, что предпринять.
Но Максюта отрицательно покачал головой, повалил Устю на скамью и стал растирать ей уши. Через некоторое время она действительно пришла в себя и только всхлипывала, качаясь взад-вперед,-- ей было стыдно.
Расторопный Максюта сбегал на площадь и принес ей кружку сбитня и бублик. Вскоре они втроем мирно сидели, беседовали.
- Это за что же мы антихристы? - дружелюбно спрашивал Максюта, хотя Бяша щипал его за рукав, умоляя помалкивать.
- А то не антихристы? - грустно усмехнулась девушка. - Песни здесь поете, пляшете, столы у вас ломятся от снеди, суета сует. А мы как шли от Мценска - голод везде, кручина. Скот кормить нечем, крыши соломенные снимают - кормят... Колодники всюду, клейменые, пытаные люди... А еще страшнее - головы на кольях, птицами объедененные, торчат. В Серпухове, Белеве...
- И здесь головы торчат, - мрачно возразил Максюта.
- Это царские враги, - сказал Бяша. Разговор не клеился. Максюта вновь схватил свою балалаечку, затренькал, заблажил:
- "На зеленом лугу, их-вох! Потерял я дуду, их-вох! Что за дудка была, их-вох! Веселуха моя, их-вох!" Тогда и Устя тихонечко завела протяжную:
Из-за лесу, лесу темного,
Из-за гор да гор высокиих,
Не красно солнышко выкатилося,
Выкатился бел горюч камень...
Голос у нее был низкий, негромкий, не как на посаде, где певуньи стараются вовсю напрягать горло, а как у странниц, когда они поют хождение богородицы. Медленно выводила, покачиваясь:
Как придете во святую Русь,
Что во матушку каменну Москву,
Моему батюшке низкой поклон,
Родной матушке челобитьипе,
А детушкам благословеньице,
А моей душе отпущеньице...
- Гей, Устюха-красюха, что кручину навела? - вскочил Максюта. Давай-ка лучше я тебя контрдансу поучу, ты, видать, была бы плясунья хоть куда!
И он потащил за руку упирающуюся девушку. Бяша только диву давался, как можно быть столь бесцеремонным. А Максюта уже крутил Устю вовсю, пытаясь показать свое модное коленце.
Заскрипела задняя дверь, и вошла баба Марьяна.
- А, Максютка! Ишь горазд, и сюда плясать забрался! А ты, тихоня, на поварне слова от тебя не дождешься, а как увидела кавалера, туда же в танцы! Хотите я вас обсватаю? Вот будет парочка, петух да цесарочка!
Максюта подхватил свою балалайку, не забыл взять листок с песней и отбыл восвояси.
Наконец-то пошли и охотники до приобретения книг. То ли вице-губернатор Ершов принудил, то ли до москвичей, вообще тугих на новое, наконец дошло, что появилась книжная лавка не чета всем прежним. Теперь в некоторые часы Бяша с Федором еле управлялись, а уж распаковывать прибывшие из Санктпитербурха книги доставалось одному Саттерупу. Спрашивали большей частью учебные книги, много продавалось календарей. Знатные фамилии Прозоровские, Репнины, Гордоны - сами в лавку не ходили, а посылали слуг со списками книг. Зять Меншикова, светлейшего князя, ухитрился подъехать в возке к раствору лавки и через лакея посылал сказать Киприанову, что ему из книг надобно.
А однажды под вечер вошел старичок, сухонький, горбоносый, улыбчивый, очень чем-то знакомый. И с Бяшей поздоровался как со старым приятелем, спрашивал о здравии и все улыбался. Скинул шубку, не боясь холода, потирал ручки. Старичок был маленький, и все у него было крохотное - и модный кафтанчик, и башмаки с пряжкою, и розовый дрезденский паричок. Книг пересмотрел он сразу множество, но, узнав, что чужестранных изданий Киприановы не выписывают, огорчился:
Напрасно, напрасно... А знаете ли вы, прекрасный юноша, трактат о множественности миров? Знакомо ли вам такое достославное имя - Коперникус? Представляете ли вы, что на Луне, например, могу г обитать люди, да не тот охотник с собакой, которого в полнолуние тщатся разглядеть в зрительную трубку наши любительницы поахать, а хомо сапиенс - человек разумный?