- Ну, и что Канунников? Мы с ним в апрошах, не кланяемся.
- Теперь будете кланяться. Закидон-то именно от него наша полуполковница делала. Слушай же...
Баба Марьяна манила его пальцем наклониться поближе, а он все рвался назад, к своим марашкам.
- Аспид ты, бесчувственный! - наконец закричала Марьяна. - Не враг же ты своему сыну?
Выяснилось, что официального сватовства еще, конечно, не было. Просто сваха прощупывала благорасположение, давала понять - вот если б вы сами посвататься решили...
- Постой! - соображал Киприанов. - Канунников... У него барки сейчас в Персию пошли, не менее миллиона в обороте! Канунников! Это же сам московский Меркурий! Видишь, Онуфрич! Я всегда говорила, господь еще отметит тебя, простеца трудолюбивого, и вознесет! Пойду не мешкая свечу поставлю...
- Да погоди ты со свечой! Не верится мне что-то. Канунников - и я... и Васка, хотел я сказать... Не бесчестье ли, не шутка ли это чья-нибудь злая?
- Никакой шутки! - горячилась баба Марьяна, которая, как все стареющие красавицы, склонна была к свашескому ремеслу. - Полуполковнице можно довериться, своих, амченских-то, уж она не обведет. У Канунникова дочка единственная, матери давно нет. Чего по прихоти ее не делает, даже павлинов в огороде завел! Где-то она с твоим Бяшей самурничалась, в их годы ты небось тоже был мастак... Да и об сватанье, повторяю, нет пока речи. Госпожа полуполковница принесла нам от Канунниковых приглашенье. И я звана!
Киприанов задумался. Внезапные взлеты, как и - увы! - падения, были в обычае. Но ежели бы речь шла о каком-нибудь царском фаворите или о скоробогатее из числа на-живал-подрядчиков, а то Канунников! Столп благочестия, зерцало доблести купецкой!
Он не стал ничего рассказывать Бяше, велел и Марьяне, чтобы язычок свой подвязала. Сыну просто объявил, что после пасхальной заутрени - к Канунниковым.
По вечерам, при свете трех огарков, Киприанов разбирал записки волостных старост и воевод, в коих они по повелению вице-губернатора Ершова рапортовали о промерах угодий и земель. Из записок этих он черпал сведения для своей генеральной ландкарты Московской губернии. Но на сей раз, видно, другим была полна его седеющая голова!
- Ух ты! - выругался он в сердцах, обнаружив вдруг у себя ошибку Турицу-речку показал текущей на норд-норд-ост!
Не слышалось и умиротворяющего храпа бабы Марьяны. Она тоже лежала без сна, вся переполненная планами: "Федьку послать с лошадьми в Сухареву башню. Пусть нам одолжат школьную карету, зазорно иначе царскому библитекариусу выезжать. Алеха пусть наденет червчатый свой армяк, на ливрею похожий, на запятки пусть встанет. Хоть и не слуга он, а без выездного гайдука невозможно..."
В великую субботу, под самый праздник, когда в полатке и флигеле шла яростная уборка, на пороге мастерской вдруг выросла фигура в немецком дорожном платье. Позади был виден слуга с объемистым чемоданом. Вошедший весело гаркнул, рапортуя:
- Адмиралтейц-гардемарин Степан Григорьев сын Малыгин! Явлен прибытием из Санктпитербурха!
- Стеня! - радостно воскликнул Бяша, взбегая наверх из библиотеки. Неужели это ты?
- И в гардемарины произведен! - говорил Киприанов, взяв гостя за плечи и рассматривая с улыбкой. - А вырос-то как. Настоящий Геркулес! Ну как там наши морские академики во главе с мистером Фарвархссоном?
Стеня Малыгин, в школе прозванный "Утопленник" за то, что бесстрашно нырял в самый рискованный омут и дольше всех мог не выныривать, в прошлом году при разделении Навигацкой школы на петербургскую и московскую переехал на берега Невы с Андреем Фарвархссоном, главным профессором, и другими иноземцами. А Бяша был в числе тех, кто остался в Сухаревой башне с Леонтьем Магницким и православными учителями. Бяша школу-то Навигацкую окончил, но на морскую практику не попал - по просьбе отца всегдашний благодетель генерал-фельдцейхмейстер Брюс оставил его в распоряжении Артиллерийского приказа. Так он чина офицерского не получил и остался помогать отцу в его книжной лавке. А Степан Малыгин - удалец, разумник, здоровяк - окончил петербургскую школу, которая теперь именовалась Морской академией, и получил назначение в Адмиралтейство.
- Я к тебе, Онуфрич, послан, - докладывал он Киприанову. - Велено карты шведские трофейные тебе отвезть, дабы ты разобрался, чего в нашей российской картографии недосмотрено.
Малыгин был великолепен - новенький синий кафтан с ослепительно начищенными пуговицами, настоящая офицерская шпага, круглая морская шляпа. Он усидеть не мог на месте - все говорил, рассказывал, и на москвичей веяло ветром иной жизни - новой молодой столицы, победоносной войны, непрерывных перемен.
- Сам государь, - не терпелось ему выложить обо всех своих успехах, сам государь принял меня в Зимнем дворце. Петр Алексеевич в те поры только что изволили встать после болезни тяжкой, да вы это знаете. Когда я представлялся, он в кабинете у себя с механиком Нартовым работал на токарном станочке. Ныне уж он не кует, не плотничает - трудно ему, но за станком стоит ежедневно...
Баба Марьяна выпроваживала гостя в баньку, уговаривала с дороги хоть кваску испить - не тут-то было.
- Присутствовали при разговоре сем и Брюс и генерал-адмирал Апраксин. Я доложил государю рассмотренные мною иноземные карты и то, что успел перевести на российский язык. Государь же заметил, что шведские, например, карты от наших в лучшую кондицию не гораздо отличаются. И достал он, государь, с полки, как бы ты думал, Онуфрич, что? Ландкарту под титулом "Тщательнейшая всея Азии таблица, на свет произведенная в Москве, во гражданской типографии от библиотекаря Василья Киприанова противо Амстердамских карт"! Петр Алексеевич изволил тут весьма хвалительно отозваться: ты-де, Василий Онуфрич, верно придумал, что в своих ландкартах многие бездельные враки опустил, кои голландские шкипера помещают, морских наяд либо единорогов, якобы им в путешествиях встречавшихся. И проекция у тебя ныне выдержана, а при сем господин Брюс заметить изволили, что научился-де наконец Киприанов проекцию геодезическую рассчитывать не хуже, чем у иноземных картографов.
Баба Марьяна снарядила-таки их в торговые бани вдвоем с Бяшей. Но и в бане, в промежутке между двумя ковшами воды, он, наклоняясь к Бяше и стараясь перекричать веселый банный гам, говорил, возбужденно блестя глазами: