- Ладно! - Ушаков вынул часы-луковипу, нажал пружинку, и они мелодично отзвонили ему час пополудни.
Он встал и Марьяне сделал знак подняться.
- Слушай, баба! - сказал он злым, переменившимся тоном. - И не только слушай, исполняй! Забирай-ка свои рухлядишки и шпарь ты себе назад, во Мценск. Однако раз ты сказываешь, что шаболовский дом на деньги твоего свояка строен, мы проверим! Подай челобитную, пусть вам со свояком в том шаболовском сельце позволят приписаться. Я помогу. Одно требую, баба: беги от Киприанова!
С такою-то сердечною сокрухой мчалась баба Марьяна до злополучной той полатки. Не обратив ни на кого внимания, вбежала к себе в поварню, рухнула на колени перед Николою Амченским, лбом стукнулась в пол.
- Что с тобою, матушка? - спросил Варлам, свояк. Он как раз прибыл из Мценска с обозом муки, успел в баньке побывать, теперь пил грушевый взвар, отдуваясь и вытирая лоб рушником. - Что стряслося?
Марьяна к нему по полу подползла, уткнулась лицом в колени и завыла, приглушая голос.
А внизу, в книжной лавке, Степан Малыгин, который только что из Санктпитербурха снова прибыл, обнимал Бяшу с радостными восклицаниями. Ворох новостей! Им, Малыгиным, от самого генерал-адмирала господина Апраксина получено приказание ехать в Архангельск, срубать там две парусные шнявы для ледовитого плавания пригодные. Идти на них до Пустозерска и далее на Вайгач, искать места для будущих зимовок и острожков.
- Я уже в секунд-лейтенанты произведен! - горделиво показал он трехцветный форменный шарф с серебряной бахромою и офицерскую бляшку на груди. - В Москве заберем все снаряжение, парусину закажем, такелаж самый наилучший... Да! - воскликнул он, оборачиваясь к вошедшим вслед за ним рослым молодым людям, тоже в морской форме. - Что же я, безголовый! Представляю тебе моих компаньонцев, будьте друзьями. Ты, Васка, их не помнишь, когда мы кончали, они были лишь на первом году обучения, гардемарин Чириков, унтер-офицер Снежков. Нашего северного похода волонтеры!
Малыгин взял с прилавка книжку, перелистал ее - "Книга о способах, творящих водохождение рек свободное".
- Возьмем ее? - спросил он у своих компаньонцев и поручил гардемарину Чирикову: - Ты, брат, подбери здесь книжек вместе с Ваской, он у нас большой им знаток. Мы ведь не на один год отправляемся, нам многое с собою надобно взять - и конечно, книги, книги, книги!
Жизнь в нем била ключом, нетерпение действовать сказывалось в каждом жесте, хотя на первый взгляд он казался медлительным, даже излишне неторопливым.
- Признаюсь как другу, - шептал он Бяше. - Еще одну баталию я должен здесь, в Москве, выдержать - по делам сердечным. Если божок крылатый мне поможет, я поеду на Север не один!
Он опять листал книги, читал титульные листы и поминутно поглядывал на распахнутый настежь раствор, как будто кого-то еще ждал.
- А знаешь, Васка, - говорил он, - едем-ка с нами - там воля, там все новое... Ты же со своими книжками тут засохнешь, охотников до купли у тебя не прибавляется. Помнишь, в Навигацкой школе мы мечтали вдвоем, как будем Отечеству служить?
Тут солнечный свет за раствором лавки на минуту померк, будто затрепыхались в нем крылья райской птицы. Это спускалась в лавку Степанида Канунникова. Она была сегодня в польском - руки оголены до плеч, накидка, тканная парчою, шапочка и бело-красное перо. За нею шла, обмахиваясь веером, ее юная мачеха Софья и наконец - Наталья Овцына, более чем всегда томная и усыпанная парижскими мушками. Обычной свиты на сей раз с ними не было, только верный Татьян Татьяныч, зайдя в лавку, чтобы поклониться, тотчас же вернулся в раствор и встал на страже у входа.
- Знаешь, Федька, какой язык у немцев? - пристал он к библиотекарскому солдату, который дремал на осеннем солнышке, сидя на тумбе возле лавки.
- "Какой, какой"... Ясно - немецкий!
- Хи-хи-хи, красный! Ха-ха-ха!
- И где вас только, дураков, делают? - проворчал Федька.
- Там же, где вас, умников, в нас переделывают!
Степан Малыгин в нетерпении бросился к Наталье Овцыной, увел ее за книжную горку с лексиконами, то бишь словарями.
- Ну что, Натальюшка, свет мой! Говорила ли с отцом?
- Ax! - От душевного расстройства у нее осыпались парижские мушки. Говорила...
- И каково?
- Родитель мой - они необразованны, могут ли они понимать тонкости нежного чувства?
- Отказ?
- Дура, Наташка! - вступила в дело Степанида, которая из сочувствия к подруге прислушивалась к их беседе. - А я тебе говорю - беги! Обвенчаешься в Котлах, попа мы найдем...
- Ах, Стеша, Стеша! - схватилась за сердце Софья. Наталья, отвернувшись и вынув зеркальце, тщетно старалась запудрить льющиеся слезы. Степан Малыгин грыз ногти, не зная, на что решиться. Сверху слышался хохот Федьки, который выслушал очередную побасенку Татьян Татьяныча.
- Они сказали, - глотая слезы, продолжала Наталья, - пусть он и шляхетского сословия... но ты же уедешь с ним, безумцем! Не хочу, говорят, чтобы дочь мою там съели какие-нибудь антиподы...
- Решайся, Наташка! - требовала Стеша.
- Нет, - выступил вперед Малыгин. - Сердце мое огню жестокому предано, пусть, но Малыгины никогда не женились увозом. Потерпи, Наташа, горлинка. Попробую теперь я сам убедить твоего батюшку.
- Фи! - сказала Стеша, отходя от них к Бяше. - Что касается меня, Василий, знайте: я никогда не отступлю от того, что задумала, и никому своего не отдам.
Закрывшись книгой, будто листая ее, она говорила, глядя на Бяшу блестящими, странными глазами:
- Меня Наталья эта Овцына или даже Софья спрашивают, за что ты, мол, любишь его, то есть вас, Василий. А вы, вы знаете, что я люблю вас, пора уж вам это открыть. Я же ответствую: разве любят за что-нибудь? Ах, не ведаю, не ведаю, но вы такой задумчивый, а мне надоели все эти наши шибко деловые люди...
В сей миг Татьян Татьяныч закудахтал наседкой, и это означало, что близятся посторонние. Дамы затрепетали веерами и тотчас выпорхнули из лавки. Удалились и моряки. Это пришел Максюта. Спросил расстроенно:
- Она была? - Услышав, что была, чертыхнулся, сел на лавку. - А у нас в Суконном ряду фискал аршины мерял, проверял.
- Ну, и как? - съязвил солдат Федька. - Небось по вершку на каждый аршин не хватает?