- Суконщики! Портошники вы! Честно ли вам драться железными аршинами?
- А восьмером на одного нападать честно?
- Он же не суконщик, этот очкарь, что вам до него? Потом Бяша помнит, как лежал он в заросшем рву возле кремлевской башни. Сквозь огромные зеленые лопухи мирно светило солнце, над стоячей водой стрекоза трепетала хрупкими крыльями, а на вышине стен перекликались часовые. Над Бяшей склонился, прикладывая к его синякам подорожник, спаситель - Максюта.
Так они подружились, и, когда стали друг дружке все про себя рассказывать, Максюта вдруг огорошил Бяшу признанием:
- А ты знаешь, почему я тогда выручил тебя?
- Почему?
- Потому что ты живешь в Ступина полатке.
- Как так?
- А просто. В Ступина полатке зарыт клад. Разбогатеть - была мечта Максима Тузова. Его образцом был светлейший князь Ижорский, Александр Данилович Меншиков, генерал-фельдмаршал и кавалер, всех чинов-званий его не перечесть. Максюта то и дело отыскивал где-нибудь в божедомках очевидцев, которые якобы помнили, как "Данилыч" пирогами торговал. Впрочем, и хвастаться этим надо было с оглядкой - за столь ясную память можно было угодить в Преображенский приказ.
- Да где ж у нас может быть клад? - недоумевал Бяша. - Полатка-то вся в тютельку, еле умещаемся. Только местом и дорожим.
Тогда Максюта рассказал историю Степана Ступина, стрельца Цыклерова полка, который жил припеваючи, торговал не считаючи, а прибыль подсчитывать довелось в застенке у палача. Польстился он на сулу царевны Марфы, которая обещала ему сокровища, коль он поможет освободить сестру ее, бывшую правительницу Софью, из затворов Новодевичьего монастыря.
Сперва его все же помиловали - поломали на дыбе и сослали куда-то в крепость. К нему и семья уехала - жена, дочка-малолетка, - всё бросили, все зорению предали. Оттуда он, сказывают, утек, когда на Дону казак Кондрат Булавин супротив царя мятеж поднял. И был у того Булавина сей Ступин не последним человеком. Да все ж и тут не пофартило - как Булавина порешили и войско его разбежалось, один из казаков, попавших в царский плен, не выдержал мучений и крикнул слово и дело государево.
Его тотчас на особый допрос как доносчика по царскому интересу. И показал тот казак на Степку, на Ступина. Злато, мол, царевнино злодей Степка все ж утаил и схоронил, а где - неведомо. И начали тогда того Степку искать среди булавинских пленных, а то могли бы и вовсе забыть про него. И нашли и вновь пытали. Умер, однако, Степан в застенке, а тайны не сказал.
В этом месте рассказа Бяша приходил в волнение и обрушивался на приятеля:
- Да откуда ж, мол, знать, что клад зарыт именно здесь, в полатке? Ежели б власти хоть чуть пронюхали, они бы полатку начисто снесли, а землю перекопали! А уж сами воры и разбойнички, удалые работнички, разве бы не расстарались? Москва-матушка ими кишмя кишит.
- Ты же сам сказывал, - возражал Максюта. - Как вы пошли полатку эту открывать, оказались в ней какие-то гулящие люди. Может, они и копали?
Приятели облазили весь погреб, осмотрели дворик, амбарушку, пристройку. Никаких следов, что закапывали, что раскапывали, - ничего.
Впрочем, у Максюты был и запасный план обогащения.
- Женюсь на хозяина моего дочке, на Степаниде. Бяша и этот его план подвергал уничтожению:
- Хозяин твой - первейший торговый человек. Гостиной сотни бурмистр, в Ратуше заседает, капиталами ворочает. Дочку-то свою небось за благородного хочет, не менее. Так куда уж тебе...
Максюта от споров уклонялся, однако рассказывал, что к Степаниде этой приставлена злющая немка и ходят учителя, среди них тот самый Леонтий Филиппович, который и Бяшу математике учил.
- На что ж ей математика? - удивился Бяша, который с наукой сией был не в ладах. - Неужто девушке рангоут рассчитывать или геодезической съемкой заниматься?
- Денежки отцовские считать! - возликовал Максюта, видя, что хоть в чем-то да оказался догадливее своего многомудрого товарища. - Как ты не понимаешь? Денежки! Впрочем, она больше песенки любит.
И теперь, рассказывая другу о приготовлениях к ассамблее, Максюта загрустил:
- Завидую тебе, Васка... Ведь там будет она!
- Кто - она?
- Ох, какой же ты стал недогадливый! Она! Максюта стал описывать, какие приготовления к ассамблее идут в доме его хозяина. Платьев уж с десяток рассмотрено и отвергнуто. Остановились на шелковом, гишпанском, выделки простой, но цвета яркого, смородинного. Прическа под названием "расцветающая невинность", с локончиками. А юбка от француза Рекса, который шьет на Кузнецком мосту, - с фижмами, ширины необозримой, под ней каркас в три обруча из китового зуба. Максюта приводил такие подробности туалета, что было ясно - он не зря обучается в суконной сотне.
- Смотри, друг Васька, ты хоть на контрданс-то ее там пригласи. Боярские сынки - персоны кичливые, станут ли они звать купецкую дочь? Ты не забыл, как я тебя контрдансу учил?
Он взял приятеля за талию и принялся крутить столь яростно, что у того слетели очки и пришлось их отыскивать на кирпичном полу. Глядя на его давно не стриженную голову, Максюта спохватился:
- Постой, да есть ли у тебя волосы накладные, сиречь парик?
Это услышала баба Марьяна, которая как раз пришла звать друзей откушать. Всплеснула руками:
- Ой, да ничего у них нету, у этих Киприановых! Хоть бы кафтан приличный либо камзол. Сам-то вычисленьями занимается, доходишки скудные и те в типографию просадил. О парне бы подумал - женить пора, а он чуть не босиком бегает!
Пошли с Марьяной к отцу, а Максюта предусмотрительно удалился, потому что старший Киприанов не жаловал его, считал пустограем. Отперли старую кованую скрыню, еще приданое покойной Бяшиной матери. Баба Марьяна вытаскивала оттуда одну рухлядину за другой, как бы демонстрируя невидимым зрителям:
- Гляньте, православные, в чем царский наш библиотекариус щеголять изволит. Или:
- Кафтан да жупанина, дыра да рванина! Онуфрич решил так:
- На ассамблею не миновать идти, против указа не открутишься. Я надену черный с искрою зипун, который за долги у нас остался от квартиранта, немецкого певчего. А ты, Васка, надень свой полукафтан ученика Навигацкой школы, тот - васильковый, с алыми отворотами. Накладных же волос не надобно, сам государь Петр Алексеевич их не жалует. Возьмем ножницы и обкорнаем свою прирожденную заросль.