— Пали!
Ломая кости себе и наезднику, кувырнулась раненая лошадь. Другая заржала пронзительно и жалобно, в ужасе от того, что с ней сделали. Уцелевшие конники замялись, крутясь поодаль. Скакать прямо на стрелков — это, знаете ли, нужна выучка…
— Заряжай!
За рассеивающимся пороховым дымом обнаружился крепкий мордастый парень, отводящий душу черными словами над убитым конем.
— Вон! Вон он — Ванькя! — Раздались крики. Приняв от денщика заряженную фузею, я сдал команду капралу и, пользуясь оружием вместо посоха, заковылял к своему противнику.
— Эй, любезный! Ну-ка, уймись! На государевых людей руку подымаешь!
— А-а-а… Су-у-уки! — Помещик нагнулся, подобрав валявшуюся на земле дедовскую саблю, и двинулся на меня. Похоже, он был пьян до беспамятства, но двигался ловко: бывают такие люди, у которых ум намного слабее членов. Всего разумней было его застрелить, но я зачем-то стал отбивать клинок багинетом. Со звериной силой ухватив фузею свободной рукой за ствол, мой противник отвел ее в сторону и снова замахнулся саблей. Не бросать же оружие! Вывернув ствол до касательной к вражьей щеке, я выстрелил. Оглушенный и опаленный пороховым огнем, Ванька отпрянул и тут же получил прикладом по уху — плашмя, как веслом. И еще раз. Только тогда очнувшиеся мужики бросились мне помогать.
— Вяжи их!
— Бей глуздовских!
— Всех пере…..м!
С трудом удалось утихомирить бекташевцев, желающих полного унижения врагов, и вывести за околицу. Силами инвалидов, повязали и заковали в железа ванькиных подручных, что нападали на моих крестьян. Кого не удалось поймать — взяли семьи в аманаты. Приобняв Рогожникова за плечо, я отвел ландрата в сторонку:
— Слушай-ка, братец! С рекрутами у тебя как? Есть недоимка?
— Ну, не без этого.
— Так мы ее сейчас и покроем. Или хочешь бунтовщиками записать?
— Нет, лучше по-вашему, господин генерал. А то неведомо, похвалят или накажут.
— Приятно иметь дело с разумным человеком. Не доросли они до бунтовщиков, хоть и противление оказали. Ишь, развоевались! Вот пусть со шведами теперь сражаются. Казнить незачем. Я записку рекрутскому начальнику напишу, чтоб их по разным полкам разобрали и держали в строгости.
Сдав в рекруты соседа и самых бойких его мужиков, удалось восстановить "европейский эквилибриум" в пределах волости. За поимку нетчика мне полагалась половина имения, но я на том не настаивал: кому нужны крестьяне, готовые воткнуть нож в спину?! Ну их, чужих. Зато со своими намного проще стало договариваться.
В недолгом времени прибыли мастера, вызванные мною из Тулы. Егор собрал мирской сход. Только я вышел на крыльцо — тишина встала замечательная.
— Три дела вам прикажу, мужики. Первое дело невеликое. Вот вам печник, звать Василий Сизов. Помогите ему глину рыть, кирпичи лепить и все, что скажет — а он вам печки сложит. Голландские, с дымоходом. Кормить будете как пастуха, по очереди — у кого работает. Нынешним летом не успеть, а через год… Что, Вася? Ладно, через полтора года. К послебудущей зиме чтоб ни одной курной избы не осталось. И так хорошо, говорите? Деды жили? Деды ваши жили не за мной. А я у царя не последний человек. Мне бесчестье, ежели мои крестьяне чумазыми ходят. Еще стекла ящик пришлю: дешево, в полцены. Но это уже по выбору, кто похощет.
Второе — дом для меня поставить. Крестовый, в два этажа, с большими окнами — тут точно стекло пригодится. Егор старший, ему все сказано, как делать. А то в горнице у него тесновато.
Третье дело вот этот человек поведет. Максим Иваныч Ишутников, плотинный мастер. Под его началом будете строить вододействующую пильную мельницу. Что говоришь, дед? Нет, в страду на земляные работы не погоню, не бойся. Вот прямо сейчас — можно бы. Уже все отсеялись, а для сенокоса рано. И не забывайте, что заливные луга глуздовцы вернули, а там укос втрое против суходола. Хватит вам сена. Коли торговлю тесом с лесопилки хорошо поставить, из тех доходов сможете все подати платить, и еще мне на оброк останется. Большое облегчение выйдет.
А когда все сие сделано будет, можно стародавнюю вашу просьбишку вспомнить — чтобы не забирать ребят в город. Разве которые сами захотят. Школу устроим в моем доме — пока хозяина нет, что ему пустовать? Может, и тех, кто по погребам от меня прячется, к делу приставим. Да не пугайтесь, знаю: с завода если бегут, то домой. Бог с ними: кому домашний погреб краше мастерской, тому мастером не быть. Но покуда не исполните, что велел — послабления не ждите!
Выбрав место для плотины и поставив дела на ход, я отбыл в Богородицк. Началась будничная, рутинная работа по переформированию войск. Четырнадцать пехотных полков раскассировали, укомплектовав восемь остающихся в губернии и частично выведя людей в ландмилицию. Не столь многочисленное пополнение, как можно подумать: в полках считали душ по пятьсот, редко — больше. Вместо того, чтоб разделить солдат произвольно, как сделал бы любой нормальный генерал, опять придумал себе лишние хлопоты, решив отсеять расположенных к крестьянской работе от предпочитающих кочевую армейскую жизнь. Огульный, сплошной подход к людям, когда ничьи склонности не берутся во внимание, представлялся мне одной из причин несоответствия результатов усилиям, так омрачавшего мою душу последнее время.
Помимо прочего, я не преминул воспользоваться оказией, чтобы отобрать лучших стрелков в егеря, на замену многим старослужащим, которых вывел на линию, большею частью унтерами. Винтовальные фузеи им оставил, при всех сложностях с новоманерным оружием. Офицеров поселенного войска почти всех назначил из Тульского полка, и государь утвердил. После сего можно было надеяться, что при нужном случае ландмилиция сможет немалую силу показать. Только требовалось довести ее до полного штата мужиками-переселенцами. Этих пока не хватало. Ближе к зиме изо всех закутков, как тараканы из щелей, полезли беглые, коим я исходатайствовал амнистию у государя. По весне половина оных снова ударилась в бега — кто в Польшу, кто на Кубань к некрасовцам. Не стоило о них жалеть: так на золотых копях вода уносит пустую породу, оставляя благородный металл. Во избежание подобного легкомыслия, обновленный ландмилицкий регламент предписывал немедленно жениться всем, кто еще не успел: от семьи и хозяйства не побегаешь.
Среди гарнизонного однообразия ярким событием стал приезд в Таванскую крепость Шафирова вместе с двухбунчужным Сулейманом-пашой, для демаркации границ. Вице-канцлер выглядел утомленным, и даже похудел. Обыкновенная его жизнерадостность слегка поблекла.
— В добром ли здравии, дорогой Александр Иванович? Слышал о вашей ране…
— Спаси Господь за вашу заботу, Петр Павлович! Раны — не самое страшное в жизни воина. Хуже, когда денег нет. Податные сословия наши — тощая кляча, впряженная в непосильный воз. Этакую фуру с военной амуницией, длиною в тысячу верст. Вот и застряли: государь в Петербурге нахлестывает, а меня послал сюда разгружать.
— Сейчас всем нелегко. Если б вы представляли, сколь тяжко вести дела с этими варварами! Который месяц толкуем об одном и том же, а продвижения никакого. Государь Петр Алексеевич требовать изволит, чтоб я добивался свободного плавания по самый Константинополь, турки же и в Очаков пускать нас для торгов не хотят.
— Почему? Им тоже будет прибыточно!
— По восточным понятиям, воин должен искать прибытка саблей, а не купецкими хитростями. Вам известно: торговлю ведут у них большей частью греки да армяне. Ради интереса столь презренных существ ни один турок мизинцем не шевельнет.
— Если даже они числят христианских подданных наравне с баранами — в их видах дать баранам хорошее пастбище, чтобы жирны были. О границе, надо понимать, вы тоже не пришли к согласию?
— Не совершенно. Визирь готов дать удовлетворение за счет ханских владений: раздражение против крымцев при дворе султана изрядное. Дескать, их прежний хан подбил падишаха на сию войну, так пусть расплачиваются. Но совсем обидеть татар не хотят, боясь, как бы не отпали. Крепко стоят за Кинбурн: там последняя переправа через днепровское устье, без нее сообщение с Крымом останется только на морских судах… Да вы лучше меня знаете. Вам тут каждая пядь земли известна, чего она стоит. Постановили сделать разграничение на месте и после сего продолжить конференции. Надеюсь, что грозный и бравый вид православного воинства устрашит неприятелей и склонит к податливости.