Мы сделали из кристаллов порошок, смешали с серой и углем в обычной пропорции и испытали новый вид пороха. Он был превосходен. Во время этой работы обнаружилось еще одно, совершенно неожиданное свойство. При растирании новой субстанции в ступке вместе с серой происходили небольшие взрывы, не захватывающие всю смесь, но достаточные, чтобы медный пестик ощутимо бил по руке, а глиняная ступка раскололась. Пришлось кристаллы растирать отдельно, а смешивать с серой в кожаном кошельке деревянной ложечкой. Однако нам показалась примечательной и полезной способность смеси взрываться от трения, давления или удара (мы еще не знали, что взрыв иногда происходит и просто так, без причины). Профессор сразу развернул широкие перспективы возможных применений этого свойства: бомбы, взрывающиеся от удара о землю или при попадании в борт корабля; мины особого образца; и самое для меня интересное — затравки для ружейной и пистолетной стрельбы, действующие новым способом. Почти забытая, детская, наивная идея многозарядного или быстрозарядного оружия стремительно наливалась жизненной силой.
Я отставил почти все остальные свои дела, профессор вытребовал в арсенале отпуск без жалованья. Самозабвенно, с утра до вечера, нередко забывая про еду и сон, мы занимались опытами, призванными поднять искусство умерщвления людей на небывалую прежде высоту. Я сожалел лишь о том, что невозможно было испытывать наши творения в доме или возле него в саду: соседи и так считали нас колдунами-чернокнижниками, которые рано или поздно устроят пожар своими фейерверками, и поэтому сами грозились нас спалить (где тут логика, хотел бы я знать?!). Приходилось ехать в Булонский лес ради каждого взрыва или выстрела, ближе подходящего места не нашлось. Это сильно затягивало дело, и только весной профессор решил: у нас есть что показать министерству. Усилия, сделанные им для того, чтобы быть выслушанным, заслуживают целой героической поэмы. Тридцатилетний Луи Франсуа Мария Ле Телье, уже семь лет занимавший место военного министра после своего отца, знаменитого Лувуа, мало занимался делами, предпочитая развлечения в компании принцев королевского дома. Я полагаю, это предпочтение было величайшим счастьем для государства. Вздумай он управлять армиями, скорая гибель Франции была бы неизбежна, как восход солнца. Однако министр Луи (как все его называли за глаза) унаследовал от отца толковых помощников. Один из них, опытный Дюбуа (дальний родственник известного кардинала) возглавил комиссию, участвовали также Рише и секретарь де Шантильи. Я был чрезвычайно обижен на своего наставника, когда он в день испытания наших инвенций решительно, невзирая на возражения, приказал мне идти в университет и быть целый день на людях.
— Эти люди способны на любую низость. Даже похитить или убить меня, чтобы завладеть секретами. Но они не осмелятся, если ты останешься на свободе и сможешь их разоблачить.
Он разумел, конечно, не министерских чиновников, а клевретов Рише, стремившихся превзойти хозяина в подлости. Все равно его подозрения показались мне сильно преувеличенными: нелепой старческой мнительностью, которую придется, однако, терпеть. Я хорошо различал, когда с ним можно спорить, а когда не стоит.
Наука не шла в голову, знакомые спрашивали, почему меня не было так долго и не болел ли, я рассеянно кивал, соглашаясь, что да, болел, а сам уносился мыслями в арсенал и, возвращаясь домой, пытался угадать, встречу синьора Витторио или еще нет.
Я встретил там советника Рише в окружении стражи.
— Арестуйте его немедленно, он тоже в заговоре!
Без всяких объяснений и без сопротивления меня отвели в казарму при арсенале и заперли в карцере для проштрафившихся солдат. Недоумевая, неужели предположения профессора оправдались, и Рише затеял какую-то гнусную интригу с ложными обвинениями в заговоре, я вскоре узнал, что дело обстоит еще хуже. По коридору загрохотали шаги и раздались голоса:
— Ну что там в арсенале?
— От Шантильи одни подметки остались, Жерар-сапожник опознал. А от двух других и того нету.
После ночи в карцере меня вызвали для допроса, и я узнал подробности. Собственно, то, что произошел взрыв, я уже понял, а никого, способного пролить свет на его причины, в живых не осталось. Рише, задержавшийся, чтобы дать нагоняй нерадивым подчиненным, один спасся и в крайнем испуге вообразил, что взрыв — результат заговора против него. Собравшиеся на другой день высокие чины (даже министр соизволил) разобрались, что произошел несчастный случай, в котором я вовсе не замешан и, даже не пытаясь выяснить, какие же инвенции профессор хотел представить на рассмотрение высокой комиссии, отпустили меня домой.
Я плелся по версальской дороге, пошатываясь от слабости (за сутки ни тюремщики, ни я сам не вспомнили, что человека надо кормить) и сторонясь пролетающих мимо карет. В уме моем не вмещалось, что профессор умер, — может быть потому, что тел не осталось и погребения не было, как если бы они с Дюбуа подобно Еноху вознеслись живыми на небо. Непонятно, каким образом случился взрыв в самом начале испытаний — у нас не имелось заранее начиненных бомб, а без оболочки порох не взрывается, если только его количество не измеряется бочками — тогда инерция внешней части заряда может заменить сопротивление оболочки. Мы же приготовили для показа не более двадцати фунтов. Я проклинал тот день, когда обратил внимание на чертовы кристаллы. Это был неправильный порох, и он приносил одни несчастья.
В доме, как и вчера, хозяйничали незнакомые люди, но, кажется, уже другие. Какой-то выбритый до синевы, адвокатского вида, бесцеремонный субъект остановил меня на пороге:
— Куда вы?
— Я здесь живу.
— Вы родственник покойного?
— М-м-м-м… Я его ученик.
— Ваше обучение закончено. Идите отсюда.
С большим трудом удержался я, чтобы не поступить с мерзавцем, как он того заслуживал. Действовать надлежало хладнокровно: когда приставы описывают ваше имущество, не надо их бить. В правильном государстве сила всегда будет за ними. Я уже различил среди присутствующих одного из наших кредиторов.
— Ваши действия незаконны. Часть имущества принадлежит мне, и я никому его не закладывал. У вас нет моих расписок.
— Надо еще доказать, что тут есть ваши вещи. Кто это может подтвердить?
— Один момент. Позвольте мою чернильницу.
На соседей рассчитывать не приходилось. Пару секунд подумав, я написал записки нескольким знакомым студентам по факультету права и послал с ними соседского мальчишку, сам же встал посреди комнаты, заявив, что буду наблюдать, чтобы ничего не пропало. Письма несколько охладили наглость захватчиков, — Бог его знает, кто может явиться на зов, — и они не пытались меня выставить, однако дело свое продолжали. Примерно через час прибыл один из моих приятелей:
— Анри Тенар, бакалавр права. А вы, месье, кто такой?
— Жан Шампенуаз, частный пристав. Прево Тенар ваш родственник?
— Отец. Предъявите основания ваших претензий на имущество моего друга.
— Я вовсе не претендую на его имущество, нужно только разделить вещи вашего друга и месье Читтано, векселя которого опротестованы. Вы сможете нам помочь?
— Разумеется.
Анри повернулся ко мне. Дожидаясь его, я имел время все обдумать. Еще зимой, все поставив на одну карту и будучи в необходимости добывать средства для опытов продажей вещей, мы с наставником разделили книги на те, что могут в самом крайнем случае отправиться к букинисту и те, которые профессор не согласился бы продать даже под угрозой голодной смерти. Сундук с последними (на котором обычно спал) я и объявил своей собственностью, присовокупив рукописи по артиллерийскому делу и ящик со слесарными инструментами, любовно подобранными мною во время увлечения пистолетным ремеслом. Жаль, что химическую лабораторию нельзя было забрать, весь Париж знал фейерверки "месье Читтано". К счастью, мы не вели никаких записей по новым видам пороха, предпочитая все держать в голове, и никто не мог бы присвоить наши опыты. Анри любезно засвидетельствовал, что указанные вещи действительно мои, предложил представить еще свидетелей, был самым вежливым образом заверен, что в этом нет необходимости, и мы, одолжив у соседей садовую тележку, погрузили спасенное и удалились, провожаемые голодными взглядами ростовщиков.