В ежедневных экзерцициях, время летело быстро. За неделю до Петрова дня государь перевел армию на правый берег Ворсклы, ближе к Полтаве — и шведам. В противность прежнему, он явно не стремился избежать генеральной баталии. Еще несколько суток прошло в осторожном маневрировании и строительстве укрепленного лагеря. Решительные события приближались. Вскоре я получил приказ фельдмаршала присоединиться к трем полкам, занимавшим линию редутов к юго-западу от наших основных сил. Бригадир Айгустов, распоряжавшийся здесь, без лишних слов указал на два недостроенных укрепления, ближайших к неприятелю и никем доселе не занятых: я обнаружил в них только рабочую команду во главе с поручиком. Сей офицер обрадовался нашему появлению, надеясь на избавление от тяжкой работы, и собрался было увести солдат, но я не позволил.
— Постой-ка, мил человек. Кто тебе отменял приказ о построении редута?
— Но господин полковник, теперь вы здеся…
— Никаких «но»! Завтра государь спросит, почему укрепление не закончено. Я, что ли, буду за тебя ответ держать?! Запорю на…, хоть ты и не моего полка!
Как раз в это время предо мной в полный рост встала проблема телесных наказаний для офицеров. Европейские понятия утверждали, что благородного человека можно, при необходимости, казнить — но бить нельзя! Беда в том, что истинное благородство — принадлежность духа и часто расходится с дворянскими титулами (в обе стороны). На практике попытки обойтись совсем без битья обычно кончались плохо, и приходилось искать компромисс. Уступая русской традиции в отношении тех, кто явно напрашивался на порку, я постоянно твердил, что не может управлять другими людьми не способный управить собой — и офицер, вынуждающий применять к нему подобные меры, достоин остаться прапорщиком до седых волос. Впрочем, сие мнение может быть оспорено: несколькими десятилетиями позже мой тезка и приятель Александр Иванович Румянцев порол своего сына, когда тот был уже полковником, и это не помешало юноше впоследствии выйти в генералы. Так что вопрос, должна ли благородная задница иметь привилегии перед холопской, все еще подлежит исследованию.
Поручик не рискнул испытывать меня на зверство и вернул подчиненных к работам. Им в помощь я дал столько своих солдат, сколько удалось найти инструмента. После осмотра окрестностей диспозиция мне совсем не понравилась. Сторожевая служба составляла обыкновенно должность казаков, перед нами же не было никого: мы составляли острие клина, нацеленного в сторону шведского лагеря. Помня по головчинской баталии любовь Карла к внезапным ночным атакам и учитывая присутствие на его стороне гордиенковских запорожцев, умудренных в хитростях "малой войны", я не понадеялся на часовых. Их могут по-тихому взять в ножи, и тогда — конец. Издали мои стрелки способны истребить или обратить в бегство любой вражеский полк, прежде чем оный подойдет на мушкетный выстрел, однако, случись ближний бой, поднаторевший в рукопашной неприятель перережет неопытных солдат, как баранов. Отправившись к Брюсу за пушками, я заодно выпросил у него полсотни пудовых гаубичных бомб, зарядил воспламенители, целый год дожидавшиеся своего часа, и плотно, в несколько рядов, заложил мины на подступах к головному редуту со стороны шведов. Потом прикрыл гиблое место второй линией рогаток, чтобы свои не лезли. Распределив работы и уже в сплошной темноте проверив караулы, улегся отдыхать. Под дружный стук топоров мгновенно уснул.
Спросонок секунду сидел в недоумении, почему шум работ изменился и топоры выбивают дробь. Да это ж барабаны, тревога! В стороне раздались выстрелы: наш пост, больше некому. Солдаты, расхристанные, но с оружием, быстро становились в строй, из недокопанного рва лезла потная и пыльная рабочая команда. Слава Богу, уже почти светло! Я вышел вперед, к сочленению лицевых фасов. В полуверсте от меня синемундирная пехота заканчивала перестроение в две линии. Дальше в глубину мельтешила конница, горизонт затягивала поднятая копытами пыль. Похоже, вся шведская армия!
Жутковато, честно говоря, было смотреть. Слишком несоразмерная развертывалась предо мной сила. Надумай враг хотя бы половиной своих батальонов атаковать первый редут — ничем не спастись. Задавят как кошку, сколько ни царапайся.
Ну и чего они ждут? Артиллерию? Обычно в полевых сражениях Карл предпочитает внезапность пушкам, но при штурме укреплений так не годится, да и внезапности уже нет. Вон у тех кустиков надо поставить батарею, а там — другую, чтобы вести рикошетный огонь по моим фасам. Та-ак… Посчитаем. Полчаса я выдержу. Час… Не знаю. Необстрелянные от таких потерь скиснут. Если только отвести солдат с вала — но тогда королевская пехота сумеет сократить дистанцию, это мне невыгодно… Собирался же испробовать на стрельбище дальний огонь по мишени, изображающей пушку с канонирами, да руки не дошли, едва успел обучить простейшему… Последнее дело — начинать опыты прямо в бою!
Я оглянулся на своих людей. Капитаны привели роты в порядок, поставили как положено. Первая шеренга с нарезным оружием, вторая — обыкновенные фузилеры, готовые прикрыть тираторов на время перезарядки, а в случае потерь — взять их оружие. Лица… Не нравятся мне лица. Страх и неуверенность. Если уж меня проняло… Надо бы сказать что-нибудь ободряющее, пошутить — да не умею я этого. Ничего, есть другие способы, лучше.
До шведов шагов семьсот, из винтовок теоретически можно достать — только попаданий будет слишком мало, лучше поберечь заряды до начала атаки. А вот на припасы к пушкам Яков Вилимович не поскупился, хоть целый день стреляй. Картечью неприятеля пока не возьмешь, ядром — возможно.
— Канониры, ко мне!
— Чего прикажете, господин полковник?!
— Достанете шведа?
— Может, не с первого раза. Далековато. Попробуем.
Выстрел прогремел, и первое же ядро угодило в линию! Две фигурки упали, как картонные. Солдаты оживились, увидав вражескую уязвимость. Я подарил артиллеристам рубль на водку.
Начали стрелять и другие орудия, чугунные мячики запрыгали вокруг шведов. Полтавская баталия началась.
Как только краешек восходящего солнца показался над горизонтом с московской стороны, вся неприятельская армия пришла в движение. Пушки наши гремели с частотой неимоверной, и многие ядра находили цель. А где же шведская артиллерия? Конечно, слава Богу, что ее нет — но почему? Если совсем не появится — пожалуй, и отобьемся…
Два полка шли прямо на мой редут, знамена развевались. Золотые стрелы и корона на синем фоне — Далекарлийский полк, у шведов один из лучших. Другой — не разобрать, ветер прямо от нас, знамя относит.
— К стрельбе изготовься! Стрелять, как на учении, не спеша и без промаха. Заряжай!
Открыв огонь с двухсот пятидесяти шагов, я передал управление капитанам, затем что атака с разных сторон могла пойти неодинаково, а сам занялся перестановкой людей. Неприятель атаковал только лицевые стороны редута, и можно было безбоязненно снять стрелков с горжевых фасов, обращенных к тылу, и перевести вперед.
В этот момент сработала первая мина, за ней — еще несколько. Шведы замялись на секунду и прибавили шаг…
Отличные войска! Плохие бы отступили. Видимо, офицеры решили, что их обстреливают русские тяжелые гаубицы, и попытались выйти из-под огня, сблизившись с нами. Вместо этого наскочили на следующий ряд. Потом еще на один.
Все это время с вала продолжалась стрельба, несмотря на летающие по воздуху кровавые ошметки тел. Оторванная нога в ботфорте попала в голову солдату и сбила его вниз.
Наконец, шведы остановились в замешательстве. Прекрасная дистанция: ребенок не промахнется. Я снова взял управление на себя и устроил жуткое побоище. Остатки первой линии обратились в бегство и столкнулись со второй, спешащей на помощь. Строй смешался. Офицеры принялись его выправлять и тут же полегли под пулями. Полки отступили в беспорядке.