…
— Как ваше самочувствие?
— Отвратительно, доктор. Но гораздо лучше, чем вчера. Армия в Яссах?
— Только арьергард. Остальные ушли сегодня утром.
— Куда?
— В лагерь на Пруте. С турками постановлен армистициум, идут переговоры.
— Похоже, ваш хозяин много потеряет?
— Великий государь вознаградит его потери, я полагаю. Давайте приступим к лечению.
— Что вы разумеете под сим термином? Если кровопускание, то я отказываюсь, слабительное тем более не нужно… Еще что-то медицина может предложить?
— Разумеется, хотя бы препараты антимония или ртути, только я не ожидаю от них большой пользы при вашей болезни. Мне известен от Ивана Лаврентьевича ваш предрассудок против отворения крови…
— От Блюментроста? Вы знакомы с ним?
— Имею удовольствие. И с вами мы виделись: я совершил весь поход с русской армией, и присутствовал в полевой гошпитали…
— Простите, совсем вас не запомнил.
— О, естественно, после ранения было не до этого. Так вот, Иван Лаврентьевич доложил государю о вероятном впадении вашем в беспамятство от чрезмерного прилива крови к мозгу, после того как вам угодно было отказаться от предложенного лечения.
— При чем здесь прилив крови? Насколько понимаю, у меня вульгарная гастрическая горячка, как у тысяч солдат, никаких контузий не получавших. Могу вообразить приступ медвежьей болезни после удара по голове… Но это не мой случай. И с каких пор я превратился в персону столь важную, что государь требует докладов о моем здоровье?
— М-м-м… На вас принесли жалобу Его Величеству. Догадываетесь, кто?
— Хм. Многие могли бы.
— Не помните, как я и предполагал. Генерал фон Эберштедт пожаловался, что вы ограбили его повозки, избили камердинера…
— Что-о-о?
— …и похитили столовое серебро. Государь пришел в ярость и потребовал немедленно представить виновного, однако ему сообщили, что оный находится без чувств и почти при смерти. Господин Блюментрост изволил заявить о приключившемся после ранения в голову помрачении ума, единственно способном подвигнуть безупречного доселе офицера на столь прискорбные действия. По его просвещенному мнению, отказ от своевременной флеботомии сделал состояние больного практически безнадежным — посему он не видел смысла в напрасных усилиях излечить вас и не противился желанию моего великодушного покровителя принять на себя заботу о последних днях господина полковника. Однако Господу угодно было сохранить вашу жизнь: признаюсь честно, в том нет моей заслуги: я находился при гошпитали и только вчера приехал.
— Спасибо за откровенность. Иногда единственный способ выздороветь — оказаться вдали от докторов, не примите в обиду.
— Позвольте спросить, чем заслужили мы такой крайний скептицизм? Даже совершенно невежественные люди редко выказывают столь бескомпромиссное отрицание в отношении науки… Надеюсь, вы не будете спорить, что ваш недуг, вызванный совокупным действием контузии и лихорадки, обоюдно усиливающих друг друга, требует регулярных кровопусканий, тысячелетний опыт медицины доказывает это.
— Зря надеетесь. Опыт ваш доказывает лишь то, что человек — скотина невероятно живучая. Для более содержательных выводов методы натуральной философии должны прийти в медицине на смену слепой традиции, без этого — остерегусь назвать сие ремесло наукой. Взгляды Галена, служащие опорой общепринятой практике, опровергнуты Гарвеем, дай Бог память… Больше восьмидесяти лет назад! Родившиеся младенцы успели состариться и умереть! Декарт растолковал всем, кто способен мыслить, значение гарвеевского открытия и смысл обращения крови в механизме тела — и что же? Назовите мне врача, который бы озаботился вещами, прямо до него касающимися!
— Да-а-а! Похоже, вы окончательно идете на поправку: такому полемическому духу любой здоровый позавидует.
— Напротив, болезни пробуждают во мне раздражительность. К счастью, я очень редко болею.
— Вы говорили о Гарвее. Значит, по-вашему, нарушения в обращении крови следует почитать причиной горячки?
— Разве я утверждал что-либо подобное? По-моему, здесь нет никакой связи: как если бы у меня на заводе кузнец перекалил железо, а я пошел искать причину к плотинному мастеру. Бессмыслица полная. А доктора с умными лицами заявляют, что все проблемы решаются при помощи шлюзовых заслонок, сиречь ланцета, применительно к человеческому телу. Почему четыре гумора во множестве солдатских организмов единым разом приходят в такое сочетание, что несчастные одновременно впадают в брюшную лихорадку? Не разумней ли предположить внешнюю причину?
— Ну, мнение о заразительности этих лихорадок, подобно прочим поветриям, достаточно распространено. Господин полковник это имеет в виду?
— Не совсем. Мои гипотезы скорее в духе воззрений Сильвия де ла Боэ и его последователей о тонких ядах, образующихся при гниении. Если вредоносными миазмами насыщен воздух, сие вызывает грудную или горловую болезнь, если отравлены вода и пища — страдают желудок и кишки. Надо бы обдумать метод проверки: сходство гастрической горячки с отравлением очевидно, но effigia non est argumentum (подобие — не аргумент). Кстати… Скажите, с той женщиной — мне померещилось или вы говорили по-латыни?
— Это здешнее наречие, оно латинского корня и похоже на итальянские. Мы — потомки римских легионеров!
— Как же наследники римлян поддались туркам?
— Увы, мирской жребий переменчив…
— Хм! На судьбу обыкновенно ссылаются для оправдания собственного малодушия или скудоумия. Не обижайтесь, я не о вас лично. Меня давно мучает вопрос, почему магометане в своих завоеваниях продвинулись как раз до рубежа между восточной и западной церковью, а дальше получили отпор: в Испании, Венгрии, на юге Италии когда-то… Найдет ли христианский восток в себе силы для православной реконкисты? Или одним русским придется отдуваться за всех? Кстати, если вам трудно говорить на русском…
— Ничуть. Богослужение у нас славянское, и образованные люди равно владеют славянским языком и латынью. Медицину я изучал в Павии, посему знаю итальянский. По необходимости — турецкий, увы…
— Знаете, у меня сложилось впечатление, что большинство вашего народа турки устраивают. Умеренная дань, никакого насилия в вере — их власть здесь легка. Возможность продавать зерно и гонять быков в Константинополь многим боярам дороже креста на Святой Софии. Даже, между нами: крест означает посты, спрос на быков уменьшится…
— В любой стране есть малодушные. Не все довольны господарем, что он привел войну в свою землю.
— Говорят, господарь был дружен с нынешним крымским ханом и многим ему обязан. Расскажите об этом человеке — по-моему, хан очень умен, а на мир плохая надежда…
…
— Чрезвычайно рад удостовериться, что вы склоняетесь к выздоровлению, любезнейший Александр Иванович! Доктор надеется, что опасности для жизни более нет, однако выражает сомнение касательно дорожных трудностей…
— Душевно благодарен за вашу заботу, дражайший Петр Павлович! Не извольте беспокоиться насчет дороги: в седле я еще не удержусь, но принципиальной разницы между повозкой и этим ложем не вижу. Полагаю, вы учинили резонабельный аккомодамент с турками?
Возле моей постели на угодливо поданном слугами кресле расположился полный, холеный господин лет сорока, в роскошном парике, с темными семитскими глазами, в коих блещет ум и мелькают искры природной веселости. Сам вице-канцлер Шафиров! Абсолютно не по рангу мне принимать такие визиты. Даже если государь приказал ему захватить с собой больного полковника, — достаточно было бы послать секретаря, этого шустрого немчика, вестфальского поповича, — все забываю, как его зовут… Что-то сие явление для меня значит, и значит немало…
— Понимаю, Петр Павлович, что вы не вправе разглашать статьи трактата прежде доклада государю, и не претендую на столь беспримерную конфиденцию, однако, если вам благоугодно будет позволить, попробую угадать.
— Извольте, Александр Иванович — только я не стану подтверждать либо опровергать сии предположения.
— И не нужно. Мне всего лишь хочется оценить, насколько притупился мой разум во время болезни. Итак, судя по вашему веселому виду, кондиции выгодны для России и близки к максимуму возможного.