На этом я очнулся и с елейной вежливостью предложил уважаемым ревизорам проследовать в мои апартаменты, где подвести итог богатству будет, без сомнения, сподручнее. Озираясь в поисках несуществующего комендантского дома, они прошли за мной в артиллерийские мастерские, там сторож отворил каморку, где я имел обыкновение спать, находясь в Богородицке. Из-под нар появились матросский сундучок с книгами и ящик со слесарными инструментами.
— Вот. Ещё то, что на мне, но не всё. Мундир чужой. Шпага, башмаки и шляпа — тоже, их надо вернуть, когда обзаведусь. Денег нет. Совсем нет, ни копейки. Питаюсь из солдатского котла, если сие не по указу — запишите. Да, еще есть деревня, жалованная государем, только с нее дохода никакого: и так мужики с голоду пухнут.
Гости мои заскучали, даже раздумали делать опись, не утратив, однако, рвения в поисках злоупотреблений. Проверка денежных счетов и расписок затянулась на месяцы, до зимы. Впоследствии мне передали одну их беседу с Бутурлиным, из которой Иван Иванович не делал секрета:
— Именно это и подозрительно, господин генерал-майор! Если человек показывает столь мало имущества, совершенно очевидно, что он заранее думал о возможности разоблачения и конфискации, и принял свои меры, кои могут быть многообразны — от закапывания денег в землю до передачи доверенному лицу или отсылки за границу…
— Хоть ты и авдитор, а дурак. Совсем людей не знаешь. Этот итальянец, он только до чинов жадный. Везде суется, мельтешит перед государем — видно, что метит в генералы. А деньги ему — тьфу! Как приплыл из-за моря голодранцем, таким и остался. Скажи-ка лучше, кто князю Якову Федоровичу на мою дивизию поклеп возвел?
Последний вопрос остался без ответа. Понятно, что казнокрады, коим прищемили вороватые пальцы, попытались использовать против меня мое же оружие (и свои немалые связи), но не преуспели. Ревизоры обнаружили лишь то, что некоторые суммы использовались не по назначению, однако, рассмотрев дело, признали своевольные изменения достаточно обоснованными. Из самой внимательной проверки я вышел чист, что случалось в армии крайне редко, и мог бы радоваться возвышению своей репутации, если бы не огорчение от преждевременного окончания для меня кампании против турок. Я отправил государю подробный доклад о военных действиях и пропозиции на будущую кампанию, в сопроводительном письме не преминув заметить, насколько вредно для дела отвлекать офицеров от несения службы неуместными ревизиями, кои можно с лучшим успехом проводить во время нахождения войск на зимних квартирах.
Вынужденное пребывание в тылу уместно было использовать для усовершенствования городского и войскового хозяйства, совсем заброшенного мною за недосугом. Должен сказать, что пребывание на Днепре значительной армии пошло на пользу крепостному строительству. Известна поразительная способность русских солдат обустраиваться во всякого рода временных лагерях, при полном отсутствии средств и условий: поселят в продуваемой и промокающей палатке, глядь — а у них откуда ни возьмись землянка с печкой появилась, да так выкопана, что тепло и сухо. Адриан Никитич использовал это свойство, снабдив людей строительными материалами, и совершил чудо — заставил почти всё выстроить где надо и как надо. От полевого укрепления с землянками до крепости с казармами — всего один шаг, и он был сделан. Вниз по реке появились фортеции у опаснейшего из всех Ненасытецкого порога и у двух татарских переправ: Будиловской и Кичкасской. На Хортице и Томаковке сделали редуты. Вместе с обновленным Каменным Затоном эта цепочка обеспечила нам безопасный путь, а неприятелей лишила маневра. Одиночный лазутчик еще проскочил бы, но значительный отряд крымцев мог переплыть Днепр только ниже системы укреплений, распространение коей до самого устья было делом времени. Возведенные в Богородицке двухэтажные казармы позволяли зимовать пехотной дивизии без малейшей тесноты, в спешном порядке доделывались хлебные магазины, пекарни, бани, кузницы и все прочее, что необходимо регулярному войску.
Расходы, не предусмотренные сметой, всплывают при таком большом деле ежедневно и ежечасно. Препятствие в виде сидящих над душой ревизоров чрезвычайно усугубляло мои страдания. Требовался щедрый источник неучтенных денег.
Я считал, что заблаговременно позаботился об этом. Люди и инструменты, нужные для делания железных изделий на продажу, больше года как приехали из Тулы вместе с Козиным. Но работа не шла: сначала надо было устраивать мастерские, а потом мешал недостаток топлива. Древесный уголь приходилось возить аж из брянских лесов.
Мне не понадобилось напрягать ум, ибо решение лежало на поверхности: на поверхности земли, в буквальном смысле. По пути из Азова я встретил в степных балках выходы каменного угля, о котором и раньше слышал от казаков. Англичане лезут за ним в глубокие шахты, а здесь ломай и вези. Первая проба в кузнице оказалась вполне удовлетворительной. До зимы успели пригнать несколько обозов, под охраной конных егерей. Мастерская становилась прибыльной.
Еще один щедрый подарок судьбы посчастливилось получить во время рекогносцировки на правом берегу Днепра, напротив Каменного Затона: даже руки задрожали от жадности, когда увидел в речном обрыве мощный пласт минерала, что специально для меня выписывали из-за границы. Пиролюзит! Золото не обрадовало бы сильнее. Теперь все, что необходимо для приготовления затравочных смесей к новоманерному оружию, найдено в России. Государь незамедлительно получил известие о сем, цифирью. Ценность пограничной области, с обретением сих минеральных богатств, увеличивалась многократно. Добавочный резон защищать ее изо всех сил.
Помимо моего специального употребления, пиролюзит обыкновенно применяют для обесцвечения стекла, коему неизбежные в песке железосодержащие субстанции сообщают зеленый оттенок различной глубины, смотря по консистенции. Русские стеклоделы, из экономии, редко следовали сему рецепту, я же теперь мог варить на местном угле стекло высших кондиций по дешевой цене, и заложил завод, способный с лихвой обеспечить всю Украину.
По негласному правилу, действующему в России, доходы от промыслов, устроенных местными властями на казенный счет, употребляются на казенные же нужды, но по собственному усмотрению начинателей — пока верховная власть не наложит на них свою руку. Я рассчитывал использовать не включенные в государственную роспись прибытки главным образом для строительства и укомплектования оборонительной линии, утвержденной государем на бумаге, но не получившей доселе ни копейки ассигнований. Жаль было бы оставить без воплощения любимый прожект, во всех подробностях обдуманный зимними вечерами. Ландмилицкий регламент, принятый почти без поправок по моим предложениям, соединял распорядок гарнизонных войск с обычаями однодворцев старой Белгородской черты, прибавляя к ним воинский опыт егерей, из коих я намеревался ставить командиров. Мне давалась воля переводить на новую линию служителей прежних засечных черт, поселять малороссиян (этих — только своей охотой, без принуждения), зачислять солдат, признанных негодными к регулярной службе (то есть всех, которых пожелаю — какой лекарь меня ослушается?), и самое замечательное — брать в ландмилицию излишних рекрут, буде таковые окажутся. Последний пункт, на первый взгляд совершенно бесполезный (рекрут вечно не хватало, они бежали тысячами), на самом деле открывал возможности сказочные и почти безграничные.
По сути, это была индульгенция на прием беглых. Тогда еще никем не оспаривалось право любого холопа расплеваться с хозяином и пойти «вольником» в армию, дабы служить самому государю. Приравняв ландмилицию к регулярным полкам по комплектованию, Петр тем самым позволил мне без спросу прибирать чужих крестьян в обмен на выписанные их владельцам квитанции о приеме рекрут. Обидно, если такие громадные полномочия пропадут втуне.
Тем не менее, я не сразу научился употреблять сию "полную мочь" с пользой для дела. Если буквально следовать римской системе и выводить на землю солдат, прослуживших пятнадцать лет в строю, не удалось бы заселить и одной деревни: огромные небоевые потери и быстрый оборот людей оставляли очень мало ветеранов такого срока службы (похоже, римляне лучше умели беречь своих воинов). Вдобавок те, кто не выслужил за столь долгое время хотя бы унтер-офицерский чин, отличались дурным поведением, пьянством или иными особенностями, препятствующими постановке в десятники, коих планировалось из них сделать. В конце концов я перечислил в ландмилицию около сотни солдат, имевших прежде тяжелые раны, и на этом сей источник иссяк. Украинские поселяне воодушевления не выказали. "Нема дурных" — звучало их единодушное заключение после знакомства с регламентом, разительно отличным от казацкой воли и подозрительно напоминающим армейский порядок. Надежда на более привычных к государственной дисциплине великороссиян столкнулась с отказом Федора Матвеевича Апраксина, из чьей губернии собирались переводить людей. Его старший брат, сочувствуя прожекту, прислал двести семей пензенских однодворцев и крещеной мордвы, но этим пока и ограничился. Беглые тоже не спешили сбегаться под мое покровительство, и правильно делали: не знаю, чем бы я стал их кормить.