Впрочем, эта беда миновалась вместе с летом. В остальном же тюрьма довольно удобная, особенно для людей с деньгами (а других сюда и не сажают). Стражи вежливые, всегда готовые услужить в пределах дозволенного. Через них можно купить еду, одежду, даже мебель. Ежели средства позволяют — хоть гобеленами камеру драпируй. Запрещены оружие, инструменты, все вообще металлические предметы, бумага и письменные принадлежности. Нельзя бриться, даже если бритва ни на секунду не дается в руки узнику. Книги разрешены выборочно. Религиозного содержания (ну, если не еретические) — сколько угодно, а вот за античных классиков уже пришлось побороться. На современных иностранных авторов полный запрет, на вольнодумцев вроде Галилея — тоже. Забота о нравственности тюремных сидельцев, как изволите видеть, самая нежная. Венецианские инквизиторы назначаются от республики, они занимаются преимущественно мирскими делами и никак не связаны с одноименной структурой римской церкви — однако в ханжестве своим духовным собратьям нисколько не уступят.
Сношения с вольным миром крайне ограничены и проходят цензуру, но не вовсе запрещены. Сообщить родне или слугам, где находишься и в чем нуждаешься, дозволяли. Разумеется, при первой возможности я постарался известить о своей участи всех, кто мог содействовать в обретении свободы. Была основательная надежда на неаполитанский двор: во время минувшей войны мои поставки воинской амуниции весьма содействовали дону Карлосу в завоевании нынешних его владений. Решительная протестация со стороны сильного монарха не была бы оставлена властями Венеции без последствий. Но увы! Передаточный механизм от меня к нему пришел в негодность в тот самый момент, когда более всего понадобился. Герцог Лирийский — сей верный друг и добрый ангел, протежировавший мне при дворе Карла, отошел от дел. По причине более, чем уважительной: он умирал от чахотки. Без него все предприятие постигла неудача. До короля-то сведения донесли, но вот обосновать, зачем ему может пригодиться граф Читтано… Насколько мне известно, никаких действий не последовало, исключая ряд неофициальных и ни к чему не обязывающих разговоров между дипломатами.
Еще один призрак вольности поманил и обманул в связи со сменою состава децемвиров, коих переизбирают каждый год к первому октября. Нет, конечно, наивно было бы надеяться, что прямо на следующий день всех узников, унаследованных от старых инквизиторов, так сразу и отпустят. Но я вполне убедительно объяснил на допросах, что на венецианские суда, ежели кто и нападал, так только «дикие» клефты, ничего общего не имеющие с каперами Лампедузы. Эти, с патентами, «дикарей» сами резали при каждой возможности, видя в них ненужных соперников. Так что вины перед республикою на мне нет. А если что и есть — то доказать сие невозможно.
Тем не менее, на мою судьбу это не повлияло. Разве только в одном отношении: после единственной недолгой беседы, допросы прекратились совсем. И приговор не выносили. Что за сатана?! Похоже, опять, как и в России, власти окрысились не за то, что сделал — а за то, что мог сделать неуправляемый и непредсказуемый, по их мнению, граф. Главное, непонятный: а значит, опасный. Как их убедить, что неправы?! Ну вот ей-Богу, никакого дела мне нет до этой вашей политики. И до турок тоже нет дела. Готов поклясться век их не трогать и не обижать никаким способом. Пусть хоть всю Венецию захватят, а в Сан-Марко устроят мечеть. Здесь прекрасно будут смотреться минареты. Последнее, что еще нужно мне в сем постылом мире — две, всего лишь две вещи, не более. Крылья — и ветер.
Нет… Никому не нужны и ни капли не интересны мои клятвы. Осень сменилась зимою. На городских крышах, видимых сквозь решетчатое тюремное окно, выпал и вновь растаял снег. Впечатление создавалось такое, будто бы о сидящем в Пьомби графе Читтано совершенно позабыли. Одно утешало: в каморку, где я дотоле бедовал в одиночестве, стали время от времени подсаживать других людей, большей частью всяческих ciarlatani. Места хватало; а в одиночном заключении скоро сознаешь, что отсутствие собеседника может причинять страдания не менее жестокие, чем голод и жажда. Любому жулику обрадуешься, будто встретил горячо любимого брата.